Меч в ножнах из дикой сливы

Похороны прошли скромно, в отличие от церемонии вступления в должность, на которой пожелал присутствовать император. При таком условии средств на все попросту не хватило, но Янь Хайлань не любила излишней роскоши, так что ей бы, наверное, даже понравилось…

Сейчас ему стоило бы уйти: все обряды проведены, молитвы вознесены, тело Янь Хайлань упокоилось подле ее родителей, братьев и предков, и теперь следует думать о живых и только о живых, но… Шуньфэн все стоял, словно примерзнув к месту, и мокрый холодный камень никак не хотел согреваться под его пальцами.

– Янь-сюн, уже темнеет, ветер усиливается, – сказал за спиной У Иньлин, и на плечи Шуньфэну лег подбитый мехом плащ, окутывая слабым теплом чужого тела. – Пойдем, ты простынешь так, тебе надо согреться…

– Она была достойной главой клана, У-сюн, – проговорил Шуньфэн и не узнал своего охрипшего голоса. – Сегодня столько говорили об этом, помнишь?

– Главное – что она была хорошей матерью, – мягко возразил У Иньлин.

И эти простые слова будто сломали все заслоны, все плотины, все, что так старательно возводил в себе Шуньфэн все последние дни, эти слова… По телу пошла длинная судорога, он задохнулся, покачнулся, словно пораженный стрелой, и осознал себя уже рыдающим в плечо подхватившего его У Иньлина.

От главы У Минъюэ пахло чем-то свежим: кажется, мятой или миртом, – одежда под щекой была гладкой и мягкой, быстро намокала от слез; он ничего не говорил и не отстранялся, лишь осторожно обнимал одной рукой за плечи, а другую держал в волосах, невесомо перебирая пальцами. Так могла бы гладить Янь Хайлань: нежно, бережно, словно прикасаясь к величайшему сокровищу. Так она и гладила, перед тем как… Шуньфэн зарыдал сильнее, до треска вцепившись пальцами в ткань на чужой спине.

Перед У Иньлином не страшно было показаться слабым, не страшно было не сдерживаться: Шуньфэн почему-то знал, что тот поймет. У Иньлин… Боги, как же Шуньфэну не хватало этой горькой соленой свободы быть собой: не главой клана, не старшим в роду, а просто А-Фэном, справившим совершеннолетие лишь пару месяцев назад. Просто А-Фэном, потерявшим мать.

– Все пройдет, Янь-сюн, – наконец сказал У Иньлин, мягко хлопая его по плечу. – Все пройдет, и слезы смоет морская вода. Не плачь долго по ушедшим, лучше улыбнись и вспомни о том, сколько прекрасных событий вы разделили с матерью, сколько ярких лет прожили вместе. Надеюсь, ты позволишь мне приходить сюда с тобой в Праздник холодной пищи[443] и говорить добрые слова госпоже Янь?

– Странный вопрос, У-сюн, само собой. – Голос сорвался, Шуньфэн торопливо утер глаза и отстранился, кутаясь в плащ. И напоролся взглядом на чужие глаза, блестящие, словно омытая морем галька, – взгляд Чу Чжунай. Он и забыл, что она тоже стояла здесь все это время, что они оба пошли за ним: проводить к свежему погребению, разделить горечь утраты… Девушка стискивала ткань на груди каким-то ломким, беззащитным движением, и Шуньфэн вдруг вспомнил, как часто она приезжала к матери просто поговорить, а не просить о поддержке своих притязаний.

Чу Чжунай… Чу Чжунай тоже потеряла многое.

– Я пойду в Пристань, – негромко сказал У Иньлин, проследив линию их взглядов, тактичный, как и всегда. – Распоряжусь насчет ужина.

– Иди сюда, Чжу-мэй[444], – позвал девушку Шуньфэн, когда шаги ее мужа затихли. – Матушка будет рада тебя видеть.

Возле гробницы Чу Чжунай преклонила колени и несколько раз коснулась лбом камней под ногами. Губы ее беззвучно шевелились, несколько слезинок сбежало по щекам.

– Я обязательно приду еще, – прошептала она, поднимаясь, но не отводя от могилы глаз. – Спасибо тебе, Янь-сюн.

Они возвращались к Рассветной Пристани длинной дорогой, шли, едва переставляя ноги, налившиеся свинцом. Здесь, за скалами, ветер почти не холодил, и двое могли позволить себе не торопиться – не торопиться и вспоминать, как пересекались раньше в присутствии бывшей главы.

– Я считала тебя высокомерным и манерным щеголем, – делилась Чу Чжунай, не пряча слабую улыбку. – Что еще тогдашняя я могла подумать о том, кто вырос в тепле и заботе, о том, кого любили и баловали?

– А ты казалась мне вспыльчивой и надменной девицей, возомнившей о себе невесть что, – хмыкнул Шуньфэн. – Еще удивлялся: что матушка в тебе нашла?

– Без нее, наверное, я никогда не решилась бы как-то изменить свою жизнь, – вздохнула молодая женщина. – Желания и амбиций у меня всегда было в достатке, но воспитания и умений не хватало, а госпожа Янь показала, как и куда с этим можно пойти. И знаешь… – она потупилась и зарумянилась, – все, что она говорила мне об А-Лине, оказалось правдой. Ее слова в том числе стали причиной пересмотреть отношение к нему. Если бы не это…

Она не договорила, но Шуньфэн прекрасно ее понял. Если бы не это, Чу Чжунай, возможно, не рискнула бы сбежать из Бамбуковой Крепости с братом, когда на ту напали воины Снежного Беркута. Возможно, ни ее, ни Чу Хэпина не было бы уже в живых.