Меч вакеро

—  Вот и дождались, Мстислав Алексеевич! Свой флот мастерим, как царь Петр, — голос его дрожал от близких слез, пальцы сжимали широкий зеленый кушак. — Эх, ребятушки, мы ли не в стане воинов рождены и крещены русским именем?!— он обвел отцовским взглядом испеченные солнцем, изветренные лица поморов — морского дела старателей и зверовщиков. — То ли еще будет! — Затем перевел вдохновенный взгляд на крепость, где за толстыми бревнами палисада, на высоком флагштоке, точно живой, развевался российский флаг.

—  Спаси и сохрани нас, Господи! — Кусков трижды наложил на себя крест, потом на бригантину и крикнул: — Давай, ребята! Давай!

В воздухе сладко потянуло ладаном. Старый служник Егор Корытов кропил суда священной водой, позвякивал кадилом и тянул нараспев молитву. Мужики, поплевав на ладони, взялись за топоры. Восемь мастеровых, встав попарно с двух сторон днища, по команде Дьякова дружно подняли топоры и в лад хватили по бревнам, подпирающим корму бригантины. Судно сердито качнулось на огромных, щедро смазанных ворванью дубовых полозьях, подползло кормою к воде.

Собравшиеся, затаив дыхание, без шапок и шляп, следили, добро ли спускается корабль.

«Ладно спущено, — думал каждый. — Жить морякам без горя. А случись что при спуске — жди беды!»

Топоры вновь взлетели в воздух и бухнули по колодинам. Вздох облегчения вырвался из груди толпы. «Румянцев», водоизмещением сто шестьдесят тонн, слаженный из прочного калифорнийского дуба, поднимая волну, пену, с шумом вошел в воду и тяжело, с самодовольной купеческой основательностью закачался на голубой воде.

Люди обнимались, плакали, поздравляли друг друга, палили в воздух из ружей. Угрюмо глядели на это лишь группы индейцев, стоявшие вокруг своих тойонов142. Они таили загадочное спокойствие, пристально наблюдая за действом.

* * *

—  Вот и сталось, Катенька! Боярыня моя веселая! —Иван Александрович обнял любимую жену, до боли прижал к своей груди, крепко поцеловал в губы. В преданных глазах Екатерины Прохоровны искрились слезы.

За бригантиной в воду были спущены и другие гребные шлюпы. И плотники споро принялись устанавливать на них мачты, крепить такелаж. Над заливом вперебор зазвенели топоры, многое еще требовалось доделать в подгонке на плаву.

—  Недельку-другую роздых дам мужичкам, а там… новый бриг закладывать будем, — со значением сказал командир, глядя на подошедшего Дьякова.

—  Как наречешь, Иван Александрович? — сотник улыбнулся жене Кускова.

—  «Булдаков» — в честь первенствующего директора Компании нашей. Высокой души человек он, скажу я тебе… Нашей закалки. Вот, отгрохали эту задумку. То-то прибыток будет коммерции! Не мы, а нам с завистью в рот испанцы глядеть будут. Веришь ли, Ляксеич?

—  Тебе не поверь, Ваня! — вставила жена Кускова и прижалась к его плечу, снизу вверх глядя на мужа.

—  Вот-вот, он у нас такой, — весело поддержал Мстислав, сбивая бобровую шапку на затылок. — Только скажи ему поперек… Не угляди, не справься — за каждый медный гвоздь душу вытрясет. Так?

—  Пожалуй, — Кусков вытер испачканную смолою ладонь о ветошь и посмотрел на жену: — Ну, чего молчишь, мать? — он шаловливо хлопнул жену по заду, потом ущипнул. — Будем к столу званы, аль нет? Случай, вроде, не из простых. — Кусков засмеялся, одергивая кафтан, добрые морщинки собрались пучками возле его глаз.

Она насмешливо щелкнула языком и, кутая плечи в цветастый платок, усмехнулась:

—  Хлеб за брюхом не ходит. Пожалуйте, гости дорогие! Вино, грибки в сметане, — всё есть…

Глава 4

Дом Ивана Александровича прижился в самом центре фортеции, стены которой поднимались на высоком кряжистом берегу уютного залива. От берега к крепости вела крепко утрамбованная бахилами и сапогами зверовщиков лестница. И сейчас, поднимаясь по ней, привычно отсчитывая сто шестьдесят ступеней, Дьяков думал, как всё же много успели они сделать с Кусковым за эти два года. А дел было — глаза боялись… Перво-наперво следовало отыскать должное место, затем вернуться на Аляску и обсудить до мелочей всё с Барановым.

Ну, а когда вопросы и сомнения были решены, в восемнадцати милях к северу от залива Румянцева завизжали пилы и зачакали топоры русских поморов. «Горячее было времечко! Жили, точно в кипящем котле, — придерживая саблю, подумал Дьяков. — Спали по три-четыре часа, но весело было! Это тебе не с чертом миловаться, брат, тридцать месяцев звенели наши души от стука топоров!»

Постройка и вправду шла галопом, но не на страх, а на совесть. Бревно к бревну, так, чтобы комар носу не подточил. Строились из местного дерева, сорта красной сосны, что в близком родстве с лиственницей и зовущимся тут «чага»143.

К концу августа 1812 года русское поселение уже отгородилось от диких гор и лесов мощными стенами. По вытянутому жребию, положенному под икону Спасителя, оно было названо Россом144. Открытие форта сопровождалось пушечной стрельбой и лихим пьянством.