Меч вакеро

Вскоре в дверях появился Степан, через плечо его были перекинуты сыромятные вожжи: в руках он держал топор с широким лезвием при зеркальной заточке.

Дьякову стало не по себе, когда он представил, как раскаленный до алой спелости топор прижжет отсеченную плоть.

Он помог перенести массивное тело десятника на освобожденный стол, крытый парусиной, и ощутил тошноту, когда алеут внизу, у стола, поставил большое корыто.

—  Ну-с, — Колотыгин засучил рукава, сочувственно кивнув Михаилу.

—  Водки, водки принесите! — Дьяков посмотрел на мертвенно бледное лицо десятника. — Держись, брат! Ты черту — сват, себе — герой! Обойдется все, Михаил… И с одной ногой взнуздаешь коня! Я уж твой норов знаю… Держись, братец, держись…

Мстислав отвел взгляд, не в силах более смотреть в эти глаза… На душе у него была волчья выть.

Зинаида, крупная грудастая жена Федора, торопливо поднесла тяжелую четверть. Кагиров подался вперед и, весь трясясь каждой складкой своего исподнего, ухватился за бутыль.

Он пил долго и жадно, до испарины, точно боялся остановиться. Карие глаза его безумно таращились на пилу лекаря, а кадык продолжал судорожно дергаться вверх-вниз, вверх-вниз…

Когда он, наконец, оторвался от четверти, глаза его как-то странно задержались на Дьякове, потом на Зинаиде…

Он вдруг сердито рассмеялся, глядя на частые зубья пилы, и грузно откинулся на подушку. Пригретый огнем водки, казак заволок глаза, а из широкой груди вырвался безучастный остужный голос:

—  Режьте.

Степан, тяжело сопя, навалился на его плечи, а Зинаида по-хозяйски привычно обрезала ножом выше колена насквозь пропитанную гноем и кровью штанину…

Глава 6

—  Ладно, Мстислав Алексеевич, семь бед — один ответ. — Кусков сурово посмотрел на сотника. — Решено: бери два десятка казаков и жги в Монтерей к их губернатору. Ежели испанцы вскобенятся и объяснений не дадут, ну что же… тут ничего не попишешь… судьба значит такая.

Мстислав встал, одернул кафтан и перекрестился на образа. После решения командира на душе сделалось легче: «Чему быть — того не миновать».

—  И всё же, ваше превосходительство, — зацепился вопросом сотник, пытливо всматриваясь в лицо командира.—Вы ведь не нырнули в сей омут с головой раньше — я имею в виду испанцев — только потому, что боялись пустить волну?

—  Да. Боюсь и сейчас. Дурак не боится. Волна-то кровавая может пойти… оближет как их берег, так и наш, брат.

—  Да вот как бы не смыло… Мало уж нас больно.—Мстислав покачал головой, бляха грозно сверкнула на его «бобровке». — Кагиров давеча говаривал: большие, крепкие у них разъезды, да и пушек погуще будет…

—  Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты! — вспылил Кусков, сжимая кулак. — Один дурак городит что ни попадя, а другой — уши развесил. Не быть тому! Прорвемся. Русаки мы, иль нет? Отцы наши в полях с врагом рубились, а мы что? Не в то перо уродились? Были, да все вышли? Врешь!

—  Всё верно, — глухо кашлянул в кулак Мстислав.—«…наши деды — славные победы», но ты же сам, Иван Александрович, поучал: нам нынче не в железа, а в латы мудрости рядиться след… дипломатия…

—  Ну, хватит… меня на словах ловить, как истину на воровстве! Есть у нас еще сила смелыми быть. Россия за нами, сотник. Нам ли бояться войны с ее черным стягом? Я лучше голову плахе отдам, чем черту душу и честь.

Кусков, запаленный речью, взялся за вышитый бисером кисет, сердито поводя усами. Нежный закат струился в узкую створь ставен, золотя его глаза и строгий профиль.

—  Неужто у тебя, Ляксеич, душа опрокинулась страхом?— уже ровнее, сменяя гнев на милость, сказал он.—Да ни в жисть не поверю, что у Дьякова сабля не остра. На, будешь табачок?

—  Благодарю. — Мстислав отрицательно качнул головой и, продолжая гнуть свое, озадачил вопросом: — Но наши-то далеко! Россия за океаном, где силы брать? Их-то сколько, а нас?

—  Да ты никак не уймешься? — Кусков раздраженно бросил на стол чубук. — Ты еще спроси у ветра: жива ли Державная? Мирно ли небо ее? Зреет ли хлеб на полях? Не стоптал ли нас француз или пруссак лютый. Ну? Что рот на замке, сотник? А может, ночь на Руси и ложь вместо правды?.. Ты вот что, Мстислав Ляксеевич, ты мне эти выкрутасы, абы-кабы, брось! Понял? Ишь развел, понимаешь… бабьи слюни. Ты казак! Сотник, твою мать!.. Так держись орлом… А то, гляди-ка, начал копаться — тлю в огороде искать! Так ты еще придумаешь, что это земля — испанцев иль краснокожих?.. Смирно, сотник! Не можешь драться на чужой земле, нечего делать и на своей! Сдай оружие и иди в торгаши, пухни их сучьей сытью! Понял меня?

—  Так точно, ваше превосходительство!

—  Ну, то-то же, — Иван Александрович примирительно посмотрел в глаза своему другу. — Не обижайся на меня, голубчик. Горько мне слышать такие речи… тем паче от тебя, брат. У самого холодеет у виска от таких вестей. Ну да ничего! Бывалоче и похуже. Прорвемся, Мстислав Алексеевич, как-нибудь с Божьей помощью. Сегодня же алеутов пошлю в Ситку за подмогой. Ты токмо душой не гасись пред испанцем. Французов разбили, а тут… Ну ладно, Христос с тобой, ступай! Застоялся, жеребец…