Меч вакеро

—  Умный головой о стену не бьется, мать. Сдюжим. Не для того кровушку проливали да детей рожали, чтоб испанцу гостинец делать. Что толку в этих басурманах? Они лишь языками фехтуют да на кошелек глазеют. А за деньги-то и черт спляшет. Духа в них нет нашего русского!

Он опустил ее на диван, а сам вновь заходил, напряженный и страшный в своем отчаянье, как зверь, у коего хотят отнять его дом. Задержавшись у икон в злато-маслянистых окладах, он поднял взволнованный взор и, впиваясь в лик Спасителя, прошептал:

—  Господи! Неужели ты станешь терпеть сие? Убереги нас, Отец Небесный, и направь на путь истинный.

Глава 7

Когда на следующий день Колотыгин заглянул навестить десятника, Михаил, казалось, больше страдал от жестокого похмелья, чем от последствий ампутации.

Завидев лекаря, на его суровом лице наметилось подобие улыбки.

—  Здравия желаю, Леонидыч, — прохрипел он, мотнув курчавой головой.

Доктор по-птичьи склонил в приветствии голову, протянул руку, улыбка разбежалась в светлых морщинках по его сухому лицу, будто солнечный луч заиграл на темной осенней воде.

—  Как чувствуешь себя, богатырь? Как нога? Болит?

Кагиров вытер сырой лоб и, опустив руку, хмыкнул:

—  Да не особо… Толкает только в бой сердцу да жжет по краям…

—  Ну, молодцом, молодцом ты! — лекарь наморщил лоб и, раздумывая секунду-другую, присел на кровать. — Степан уже взялся ногу тебе мастерить… Вот заживет твоя… и приладим другую… Еще каким женихом будешь. Невеста-то есть у тебя?

—  Есть, — со вздохом протянул он и криво усмехнулся. — Только нужен ли я ей буду такой? Да ты садись, Леонидыч, глубже, ноги-то, один хрен, нет…

—  А как зовут твою зазнобу? — Федор меж делом откинул грубое одеяло и осмотрел культю.

—  Алина, — вновь усмехнулся десятник. — Алина Анищенко, в Ситке с отцом живет при больной матушке… Любит, сказыват… Вот…

—  Ну, значит, и ладно, — лекарь умело наложил свежую повязку. — Если любила тебя о двух ногах, то теперь и вовсе забота станется… Будут у вас еще детки, будет и песня, и хлеб, ты только не впадай в тоску, братец, и уж прости, что я ногу у тебя отнял. Ты ж не законченный калека, ну!

—  А ты меня не жалей, — хрипло огрызнулся казак и отвернулся от доктора.

Федор, пропустив меж ушей понятную обиду десятника, деловито поднялся, оставаясь по обыкновению сдержанным и учтивым. Но в его голосе, когда он прощался с больным, в его взгляде, обращенном на него, оставалось теплое сочувствие, которое Михаил с благодарностью уловил своим измученным сердцем.

—  Ну как там? — Кагиров болезненно скосил глаза на повязку.

—  Покуда рано заключать, братец. Но знаешь, — лекарь сбросил в пузатый кожаный баул инструмент и бинты, — начинает затягиваться. Ежли черт не встрянет — всё будет слава Богу… Избежим гангрену… Глядишь, через месяц-другой с постели встанешь…

Казак неуверенно повел плечами, а потом, замявшись, глухо спросил:

—  Ногу-то мою… свиньям иль собакам не бросили?

—  Да Господь с тобой! — лекарь перекрестился. — В землю зарыли, как полагается. Давай-ка, спи! Покой тебе нужен.

Колотыгин уже собрался выйти, когда десятник поманил его пальцем.

—  Ну-с? — лекарь приблизился настолько, что ощутил влажную теплоту дыхания Михаила.

—  Я должен предупредить вас, — казак скомкал край одеяла. — И его превосходительство господина Кускова. Сдается мне, не испанцы порубили наших у реки…

—  А кто ж? — Федор изумленно стянул с тонкого носа очки.

—  Не знаю, — серьезно проговорил он, понизив голос до хриплого шепота. — Но, точно, и не дикие.

—  Ой-ё, да у тебя лихорадка, братец, — доктор торопливо положил ладонь на смуглый выступ лба Михаила и надул щеки.

—  Бросьте вы, «лихоманка»!— казак обиженно сбросил руку. — Христом Богом клянусь, темное дело… Я поначалу ни одной живой душе о сем не заикнулся… Думал, засмеют… Скажут: «Не десятник, а баба», но ежли по совести: сумленья у меня и чутье…

—  Какое «сомненье»? Какое «чутье»? — прогнусавил Колотыгин без особого интереса. Исходя из собственного врачебного опыта, он относил болтливость казака на счет нервного потрясения, возникавшего временами вследствие послеоперационного шока. — Не волнуйся, братец, все обойдется. Закрой глаза… и…

—  Слушай, ты! — Кагиров схватил щуплого, как швабра, лекаря за рукав камзола и притянул к себе. — Или ты найдешь мне командира, или я…

—  Ладно-ладно, какой разговор? — Колотыгин бросил украдкой быстрый взгляд на низкую дверь. — Отпусти ты меня, лешак ненормальный. Рана же откроется твоя —истечешь кровью!

Десятник недоверчиво посмотрел в узкие, точно прищипанные, глаза Федора.

—  Приведи мне его превосходительство! — напряженно повторил он и нехотя разжал пальцы. Дышал казак тяжело, цедя воздух сквозь зубы, легкие его, похоже, горели, словно по ним прошлись свекольной теркой, но в глазах оставался тот же блеск, коий заставил доктора согласно закивать головой и поторопиться к выходу.

Глава 8