Меч вакеро

В тайниках души она желала видеть этого странно противоречивого капитана: насмешливого, задумчивого, нервного. Она вдруг подумала: «В любой истории наступает момент, когда события «срываются в галоп», и это, как правило, самый волнующий, щекотящий нервы и душу миг. Право, давно было бы пора ускориться событиям в моей жизни». Нравясь самой себе, она тихо улыбнулась. И действительно: всё, начиная с выхода из Охотска, текло медленно, как кисель. Нет, леди Филлмор не хотела жизнь гнать кнутом, просто природа влюбленной женщины всегда просит ясности, пускай и подсознательно. Ей было трудно сознаться себе в том, что постепенно, но в ней зародилась та чарующая тяга к капитану, остановить которую она не могла. Лежа в кровати, прислушиваясь к плеску волн, она задавала себе и отвечала на тысячи вопросов, которые вставали по мере того, как образ любимого князя Осоргина всё более затягивало инеем времени. В какой-то момент ей вдруг так отчетливо захотелось, чтобы капитан обнял ее и прижал к себе, как тогда, на молу, что она отрывисто задышала, испугавшись собственных желаний. Потом привстала на локте, отбросила назад тяжелые пряди и посмотрела в иллюминатор. Четкие лунные тени раздувшихся парусов падали на серебристые волны. Яркий месяц на ущербе золотистым серпом горел в клубящемся сумраке чужих небес. Сыпавшаяся алмазной пылью волна загоралась в сверкающей дорожке месяца перламутровой игрою, и, как вздохи из каменной груди надувшего щеки тритона, слышались чередующиеся всплески падающих пенных струй…

«Какая волшебная красота… и какая земная печаль… — Аманда смахнула застрявшую в ресницах слезу,—для одних эта ночь — гармония упоительного счастья, для других, — она отвернулась к глухой переборке, — ночь мучительной, невыплаканной боли».

Мысли о капитане омрачились действительностью. И если поначалу в своих мечтах англичанка еще призывала на помощь какие-то жалкие остатки воли, то теперь, уткнувшись сырым лицом в подушку, умолкла, не находя в себе сил что-либо противопоставить. Она сознавала, что тот жуткий рок, столь нераздельно покоривший ее, упорно толкал на что-то позорное, черное, гадкое. Вспомнился властный гипнотизирующий взгляд лорда Уолпола, глаза-иголки из-под толстых очков графа Нессельроде, воля и фанатизм барона Пэрисона, и Аманда застонала… «Нет, мне никогда не бежать из их цепких лап, разве лишь…» Мысль перешагнуть через томившегося в темнице отца, единственной надеждой на спасение которого была она, лишиться родового поместья, стать вечным изгоем в родной Англии и навеки проститься с блеском света!.. О, нет! Это слишком большая жертва, пойти на которую леди Филлмор не была способна.

Но и это было не всё в том драматичном узле, который затягивался на ее шее. Аманда была заложницей своей бунтующей женской чувственности. Она ненавидела эту вечную жажду поцелуев, туманящих рассудок прикосновений, да, ненавидела, но, увы, сие было наследием бурной жизни, в которую толкнул ее Фатум. И замаливая грехи, пытаясь разумом оздоровить свою неугомонную плотскую хворь, она с ужасом ловила себя на мысли, что тем самым еще сильнее будит свою чувственность и страсть. Нет, ее не занимал плебейский разврат, грубое ублажение щекотящей похоти, — это удел узкого ума и мелкого духа. В ней текла благородная кровь леди, и это обстоятельство тонко фильтровало круг увлечений. Хотя о таких романтичных натурах и сказывают: «У них всё на широкую ногу — и хорошее, и дурное. Уж такова, видно, их судьба».

Глава 7

Весь канувший день и ночь прошли в неусыпном дозоре. Настроение было драчливое, готовились к бою, но теплое спокойное утро принесло весть: «Враг дал взад-пятки!» Пережитая опасность располагала души к бодрому, радостному настроению.

Матросам было дозволено петь на баке, а офицеры шутили:

—  Ох, отец-то, наш командир! Не бросил своих проказ. Учинил «боевку» с путом, не хуже Черкеса.

—  А зачем бросать, господа, ежели на душе озорно да весело? В могилу ляжем, там смеяться тесно будет. На этом свете досыта порадоваться след.

Помимо шуток говорилось: дескать, важнее важного удачливость капитана.

Под утро Аманда заснула, да так крепко, что ее разбудил громкий стук в дверь. Линда принесла горячей воды, а потому как дверь не отворялась из-за сорвавшегося внутреннего крючка, принялась барабанить.

—  Что случилось, мисс? — защебетала она, когда, выскочив из постели, Аманда сбила запор.

—  Как видишь, ничего, — госпожа потянулась всем телом и подошла к тазу с горячей водой.

Но служанка продолжала выжидательно смотреть на нее, не скрывая своего удивления. Однако Аманда не собиралась потворствовать ее любопытству и резко сказала:

—  Где полотенце, щетка? Шевелись же!

Но тут же осеклась, узрев свое отображение в воде. Тяжелые серьги, которые она примерила ночью, плавно покачивались в ушах и непривычно больно оттягивали мочки. Теперь на лице леди застыло замкнутое выражение. Тем не менее она спокойно подошла к стулу, взглянула на часы, приколотые к корсажу голубого платья, и заметила: