Меч вакеро

—  Какая дикость и какое восторженное величие! —благоговейно, почти шепотом сказал мичман. — Знаете, Андрей Сергеевич, там, в России, я вот так вот и представлял рай.

—  Вы и здесь, мичман, в России. Это территория Великой Империи его величества.

Григорий смахнул набежавшую слезу: чувство гордости за Отечество, за царя душило его, лишая слов.

Андрей тоже сглотнул ком, стоявший в горле. Грудь распирало волнующее чувство своей значимости, гордости за возложенное на него государственное дело.

Его вдруг окрылило и вознесло острое ощущение причастности к великому русскому племени, кое упорством и мужеством открыло эти просторы, сумело закрепиться, стократно расширив и без того необъятные рубежи России.

* * *

Поглазеть на берег вылезли из трюмов и поротые третьего дня матросы.

Расположившись на баке93, они осеняли себя широким крестом, глядя на долгожданную землю, и слезы радости закипали в сердцах и поднимались к глазам.

—  Полетать бы над всей энтой красотищей! — Чугин мечтательно прищурил глаза и цокнул языком.

—  Эко загнул ты, Киря. Вона, кур с петухами отучили летать, а они, глупые, один черт крыльями машут. Так и ты у нас, Чугин, — подцепил молодого матроса подшкипер Ясько. — Ногами бы потопать — и то ладно. А что красота, то да-а-а… И зверья тут видимо-невидимо! Зато народ здесь, я слышал, никудышный, хуже китайца. Всякую падаль жрет, что ни дай. И крысу, и змею, и насекомую, что пожирней, в рот тащит… Ни пшеницы, ни ржи отродясь не знают, вот и рады всякой нечисти… И заворуи хуже цыган, даром что длиннокосые. Вот Тимофей-то, наш «утопленник», что рассказал. Стоял, говорит, в Ситке на рейде сторожевик, типу нашего «Орлика», вдруг — бац! — по ночи к нему ихние шлюпки, да много! И что бы вы думали, братцы? Обшивку медную вздумали, сволочи, отдирать… Ну, наши, понятное дело, прижучили краснокожих! — хохотнул Ясько и, почесав кадык, бросил сидевшему поодаль Тараканову:— Верно я говорю, Тимофей?

—  Дикие здесь повсюду, — целуя святой образок на груди, мрачно откликнулся барановский приказчик и вновь стал изучать берег, широко раздувая ноздри, будто принюхиваясь.

—  Ну так что с того? Тоже Божьи… У Господа всякой твари по паре… Небось не звери, не сожрут… Иль чо же, бояться нам их?

Матросы озабоченно примолкли, напряженно уставившись на зверобоя. Никто из них не видал прежде живого индейца.

—  Бойтесь, ежли вас это успокоит. — Тимофей зло сплюнул под ноги. — Зря капитан не отпустил меня с вашим братом на берег… Зря и тульчанку мою не отдал… Ладно, погодим, — приказчик ухмыльнулся по-волчьи. — Я бросил семя в ваши мозги, посмотрю, какие всходы оно даст.

—  Эй-эй, это ты о чем, мужик? — шея подшкипера напряглась.

—  Да ни о чем… — вновь усмехнулся Тараканов и вдруг так посмотрел на всех, что матросам стало не по себе. — Все вы тут пчелы без жала, — харкнул он им в лицо и, вытерев пятерней лоб, блестевший от пота из-под грязной енотовой шапки, встал и замахал прочь.

* * *

—  Вашескобродие!— Палыч долго стоял у фока94, не решаясь подойти к капитану. — Горе-то како! Иисусе Христе…

Преображенский оторвался от разговора с мичманом, повернулся и сурово поглядел на старика.

—  Батюшка, — начал Палыч нетвердым плаксивым голосом, — вы токмо послухайте, сокол…

Этот взволнованный тон, это возбужденное лицо, дрожащие на глазах слезы в первую минуту озадачили Преображенского.

—  Ну, что тебе?— удивленно спросил он.

—  Кончился наш фельдшер, Петра Карлович… удавился…

—  Как? — Андрей, казалось, не верил своим ушам.

—  Хоть и хлипок он был, сердешный, а тоже вот мечтал гнездышко свое свить… значить, чтобы пищу туда таскать… — размазывал слезы по щекам казак.

—  Какое гнездо? — капитан не услышал своего голоса.

—  Известно какое… птенцы-детки малые… мечтал человек… да вот не свил.

—  Так это что же? Вроде как из-за меня, получается? А зачем он молчал? Знал — и молчал?

—  Не вам он врал, барин, а положению вашему. От него, горемычный, зяб. От него ведь завсегда беды ожидашь. От того и помре…

—  Врешь, болтун! — лицо Андрея исказилось. — Беда-то впереди меня скачет, а я уж вослед!

Он ухватился рукой за просмоленный вулинг. Скулы его ходили. Жгучий трепет охватил душу: «Господи, похоже, перегнул палку и теперь уж не разогнуть — опоздал».

—  Возьмите, вашескобродие! — денщик виновато сунул капитану бумагу, деньги и, втянув голову в плечи, неслышно отошел к матросам.

«…Господа, как перед Богом, я не виновен. Деньги возвращаю, так как не имел желания что-то скрывать иль таить от вас, а вспомнить мне нечего. Обиды ни на кого не держу.

Да хранит вас Господь!

Р.S. Поставьте свечу за меня, и пусть батюшка отслужит панихиду.

За сим прощайте.

Вечно и неизменно ваш Кукушкин».

Теплый ветер берега трепал волосы Андрея Сергеевича, вокруг мелькали радостные лица, сыпался смех, кто-то думал о непорочности мундира, кто о лихой судьбе, кто о родной сторонушке.

А он продолжал стоять у мачты, точно закаменел. Лицо стало белей воротника сорочки, зеленые глаза блестели от слез.

Желанный берег более не казался ему желанным.

Часть 4. Монтерей

Глава 1