Мечта, которая сбылась (СИ)

В нашей истории есть ещё один человек, для которого время тянулось до безобразия медленно — судья Фролло дю Мулен. Хотя дел у него нашлось хоть отбавляй, Жеан считал каждую минуту. Прежде он терпимо и даже с благоговением относился к королевским прихотям, частым перепадам настроения, мелочности, сменяющейся расточительством там, где дело касалось королевского здоровья или увлечений. Нынче всё это утомляло его. Так случается с теми, кто меняет одну привязанность на другую. Фролло ждал, когда надобность его присутствия в Плесси-ле-Тур отпадёт, фламандцы отбудут до родной стороны и он сможет вернуться — тут Жеан кривил душой, думая «к своим прямым обязанностям», подразумевая «к цыганке». Не будем же строги к тому, кто оторван от объекта страсти, не успев насытиться им!

Наконец настал день, когда королевский кортеж выдвинулся в Париж. Фролло, держась справа от кареты, в которой ехал Людовик Одиннадцатый, сожалел, что не может пустить коня галопом. Уж очень медленно тащилась свита, тогда как Верховный судья, подобно гончему псу на сворке, почуявшему горячий след, рвался вперёд. Он и не подозревал, какой неприятный сюрприз поджидает его впереди.

* Орёл мух не ловит. (лат.)

Комментарий к Глава 7, в которой прево удивляется, священник действует, а поэт ловит вдохновение

Реальный Робер д’Эстутвиль умер в 1479 г. и должность парижского прево занял его сын Жак. Но раз уж у Гюго он ещё жив, то пусть и тут будет.

========== Глава 8. Ходатайство и ссора ==========

Не заходя домой, не смыв дорожную пыль и не переменив одеяния, Жеан Фролло, понукаемый нетерпением, отправился на Соборную площадь. Эсмеральду он там не увидел, что его огорчило, но, впрочем, не встревожило — не проводить же девушке весь день на одном пятачке земли. Верховный судья лёгкими кошачьими шагами поднялся на крыльцо собора, торопясь встретиться с Клодом и Квазимодо. Его появление вызвало оживление в стане попрошаек, как саранча облепивших паперть. Нищие, истинное бедствие собора, титаническими усилиями капитула изгоняемые за врата храма, чтобы не мешали богослужению своими громогласными стенаниями, оставили свои занятия. Все, кто протягивал за подачкой руку, жалобно подвывая: «Денежку, милостивый государь! Денежку!», кто спорил, не поделив место, кто истреблял зверонаселение завшивевших до безобразия лохмотьев — повернули головы, уставившись на Фролло. Дерзость бродяг подогрета была памфлетом Гренгуара, а мантия и чёрный шаперон, изобличавшие в Жеане законника, действовали на них, как красная тряпка на быка. Как было удержаться и не подразнить ненавистного судью?

В целом из выкриков о рыкающих львах и лицемерных волках, пьющих кровь из ран невинных агнцев, Фролло не узнал ни о себе, ни о прочих крючкотворцах ничего нового. Однако оскорбление — тяжкое оскорбление его чести — de facto нанесено, и судья догадался, чьих рук, вернее сказать — пера, тут вина. Медленно повернув голову, Жеан нацелил тяжёлый взор в сторону обидчиков. Так, наверное, смотрела на дона Гуана ожившая статуя командора. Побирушки шарахнулись, как цыплята от ястреба, прикрыв заслоном немытых тел и костылей тех собратьев, которые вопили громче всех. Брезгливо отвернувшись, ничем более не выдавая уязвимости, Верховный судья скрылся за дверьми с ажурной решёткой, ради которой, по преданию, молодой кузнец Пьер Буланже продал душу дьяволу.

На ловца, как известно, и зверь бежит. Епископ Парижский сам величаво шёл навстречу брату.

— Жеан, ты вернулся! Я не ждал тебя так скоро, — провозгласил старший Фролло, раскрывая объятия. — Идём же, брат мой! Ты, верно, проголодался и утомился с дороги.

Судья, и в самом деле испытывавший голод, не отказался от приглашения и последовал за Клодом в монастырскую трапезную. В просторном зале рефектория, устланного половиками, усыпанными листьями мяты, с длинными столами и скамьями в этот час не было никого, кроме трапезника и монаха, назначенного ему в помощь. Трапезник, рачительнейший из насельников обители, поставил перед гостем миски с кашей и овощами, сыр, хлеб, стакан вина и ложку, после чего вернулся к своим обязанностям. В зале стояла тишина, нарушаемая только звуками, доносившимися с кухни, сопровождающими всякое приготовление пищи и чистку посуды, а также жужжанием мухи, ещё не пойманной мухоловкой.

Угостив брата, предусмотрительный священник вполголоса расспрашивал о поездке, о королевском здоровье, о наживающемся на нём придворном медике Куактье и, вспомнив, сказал вдруг:

— Прости, что обременяю тебя всяческими пустяками. Но не мог бы ты рассмотреть дело одной девушки? Молодой человек, ходатайствовавший за неё, уверял, будто ты просто обязан помочь несчастной.

Жеан удивлённо приподнял бровь. До сих пор Клод, верша власть церковную, не вмешивался в деяния светской, действуя по принципу «Кесарю — кесарево, а Богу — Богово». Судья, как никто другой, знал его отзывчивый характер, побуждавший священника исполнять беспрестанные просьбы, выслушивать жалобы и помогать несправедливо обиженным. Но должен же иметься предел у всякой добродетели!