Мечта, которая сбылась (СИ)

Ничто не длится так долго, как последние часы перед долгожданным событием, в особенности, если ждущий окрылён надеждой, либо терзается нетерпением. Эсмеральда испытывала и то, и другое. Ей казалось, что ночь накануне дня, когда Жеан обещал ей освобождение, никогда не окончится. Узница ворочалась на соломе с боку на бок, проваливалась в дрёму, видя при пробуждении чёрное пятно окна с дрожащей в выси звездой. Наконец забрезжил рассвет, заветный квадрат, забранный решёткой, посерел, сообщая о начале нового утра. И снова потекли томительные минуты. Цыганка не знала, который наступил час, когда её, связав за спиной руки, провели обратно по знакомым коридорам, по винтовой лестнице, за стены, такие широкие, что по ним спокойно могла бы проехать повозка. Во дворе замка стояла карета с зарешёченными окнами, в которую Эсмеральду и препроводили. Дорогой суровый сопровождающий хранил молчание, а по мелькающим снаружи зданиям затруднительно оказалось определить маршрут. Но, по крайней мере, извне доносились людские голоса, собачий лай, цокот копыт, и Эсмеральде вполне хватало того, что замершая судьба её определилась и как-то продвинулась.

Когда карета остановилась, девушка, поддерживаемая под локоть стражником, шагнула с подножки на мостовую и увидела высокое крыльцо и острые шпили Дворца правосудия. Бедняжка, чуть воспрянувшая духом, поняла, что её просто перевезли из одной тюрьмы в другую. Снова вели её по извилистому бесконечному коридору, освещённому факелами, неожиданно окончившемуся дверями из морёного дуба. Спутник цыганки трижды постучал. Створки распахнулись, стражник лёгким тычком в спину заставил Эсмеральду пройти вперёд.

Цыганка очутилась в небольшом полукруглом зале. Единственное окно, стёкла которого давно и отчаянно нуждались в услугах мойщика, пропускало недостаточно света. Лучи, пробивавшиеся сквозь пыль и паутину, оставляли пространство в полумраке, в котором тонули потолочные балки. Помещение дополнительно освещалось свечами в серебряных шандалах. В передней части зала были расставлены скамьи для публики, сейчас пустовавшие. В глубине располагались столы судейских чинов, над ними возвышалась, как башня, кафедра с лестницами по обеим сторонам. Прямо за этой кафедрой находилась едва приметная, задрапированная портьерой дверца. Ещё одна дверь, меньше той, через которую зашла подсудимая, вела во внутренние покои Дворца. Стены, обитые выцветшим голубым шёлком, украшали изображения королевских лилий. Судейская коллегия уже заняла свои места. Стражники с алебардами застыли у выходов. Тот, что доставил во Дворец Эсмеральду, приказал ей опуститься на табурет посреди зала.

Цыганка подняла голову, с любопытством разглядывая судей, и сердце её радостно ёкнуло: за кафедрой, выше всех, восседал Жеан Фролло в шапочке и капюшоне, отороченном горностаевым мехом. Верховный судья кивнул ей — она поняла этот жест как желание приободрить, показать, что бояться нечего и процесс лишь необходимая формальность, предшествующая оправданию.

— Развяжите обвиняемой руки! — громогласно приказал Фролло.

— Ваша честь? — замешкался судебный пристав, полагая, что неверно расслышал слова Верховного судьи.

— Развяжите ей руки! — повторил Фролло, сердито сдвинув брови. Он терпеть не мог, когда его требования подвергались сомнениям.

На сей раз провинившийся пристав, подобострастно поклонившись, поспешил распутать узлы, стянувшие руки цыганки. Эсмеральда растёрла онемевшие запястья с багровыми полосами, оставленными грубой верёвкой. Слушание её дела началось.

Подсудимая сообщила своё имя, возраст и род занятий, выслушала обвинение, которое зачитал прокурор и, когда её спросили, признаёт ли она себя виновной, твёрдо произнесла, покачав головой:

— Нет, ваша честь! На меня возвели напраслину.

Иного ответа, впрочем, никто и не ожидал. Кто же в здравом уме сразу признается во вменяемых ему проступках, если только не обременён особыми причинами? Позиция прокурора — представительного рослого человека средних лет — зиждалась на зыбкой почве. Обвинение в непристойном поведении и воровстве выдвинуто единственно на основании показаний прохожих, слышавших слова Феба. При том сами же добровольные вершители порядка данной капитаном характеристики не подтверждали, кражи не наблюдали, перепалки цыганки с офицером не слышали. Но они видели кровь и кинжал, каковой приобщён был к делу в качестве вещественного доказательства. Вот он — краеугольный камень всего дела!