Мечты темнокожей девочки

Через небо

Скоро, скоро я к тебе приеду…

Песня придумывается быстро, слова рождаются в голове, и я повторяю их шепотом, но сестра слышит и спрашивает, откуда я знаю эти стихи.

– Я только что сама сочинила, – отвечаю я.

– Не может быть! – не верит она. – Слишком уж хорошо. Кто-то научил тебя.

Я не отвечаю. Смотрю в окно и улыбаюсь.

«Слишком хорошо, – думаю я. – Мое сочинение —

и вдруг “слишком хорошо”.

Даннемора

У входа в тюрьму охранники пристально смотрят на нас, затем медленно открывают ворота.

Мой брат напуган.

Бросив взгляд на колючую проволоку,

он засовывает руки в карманы.

Я знаю, что он бы хотел оказаться сейчас дома, рядом со своими колбами и пробирками. Да где угодно, только не здесь. Вокруг только каменные плиты и здание из серого кирпича, которое тянется так далеко, что не видно ни начала, ни конца. На крошечных окнах проволока. Разве можно увидеть из них хоть что-нибудь? Охранники проверяют наши карманы, осматривают сумки, заставляют пройти через ворота рентгеновской установки.

Старший брат вытягивает руки вперед. Позволяет охранникам ощупать его с головы до ног: так они проверяют, не спрятал ли он что-нибудь…

Он Хоуп Остин Вудсон Второй, часть большой династии Вудсонов,

в которой есть и доктора, и адвокаты, и учителя,

но в мгновение ока он может превратиться в безликий номер. Как Роберт Леон Ирби, у которого на карман тюремной формы нашит номер из множества цифр. Я не могу оторвать взгляд от них и все жду, а вдруг они превратятся в буквы и

у моего дяди

снова появится имя.

Другой Роберт

Когда в переполненную комнату для свиданий охранники приводят дядю,

мы видим совсем другого Роберта.

Исчезла прическа в стиле афро, на голове идеальной формы лишь легкая черная щетина.

Брови у него не такие, как мне запомнились: они гуще и изогнуты как-то по-другому, более печально, что ли. Изменилась даже улыбка.

Когда Роберт хочет обнять всех нас, прежде чем повиснуть у него на шее, я замечаю, что его улыбка

и вполовину не такая широкая и радостная, как раньше, будто ее схватили и заточили, как в тюрьму,

в нашего нового, грустного дядю.

Песня о горах

После свидания с Робертом по дороге домой

я смотрю, как в окне автобуса мимо нас проплывают горы,

и постепенно песня о горах снова звучит во мне.

Я сочиняю дальше и

едва успеваю пропеть один куплет,

как слова складываются во второй:

Я мчусь через горы,

Через моря

И через небо,

Где ждут меня.

Как горы прекрасны,

И море блистает,

И все это рай

в небесах обещает.

Я тихо напеваю снова и снова, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. Слезы набегают на глаза. От этой песни мне вспоминаются дядя Роберт, Папочка и Гринвилл,

все далекое и близкое,

настоящее и прошедшее.

Я раздумываю, сумею ли не забыть песню до дома, чтобы записать слова на бумаге. Если сумею, значит, буду писателем. Значит, я способна удержать в памяти каждый миг, каждое воспоминание.

Стихи на бумаге

Когда кто-нибудь из родных спрашивает, что я пишу, обычно я отвечаю:

– Ничего.

Или:

– Рассказ.

Или:

– Стихи.

А тут еще мама говорит:

– Что-то давно ты не пишешь про нашу семью.

Действительно, не пишу.

Хотя…

Место есть высоко в горах,

Далеко-далеко от моря.

За решеткой томятся там люди,

И зовется оно Даннемора…

Папочка

Ранней весной нас вызывает бабушка.

Тепло, и снова веришь, что земля оттаяла

и готова к новым посевам и урожаям.

– В такую погоду, – говорит мама, – Папочка любил возиться в саду.

Мы приезжаем, когда из груди дедушки вот-вот вырвется последний вздох. Мы и сами едва дышим, потому что впервые в жизни летели самолетом.

Я хочу рассказать дедушке, как взревел самолет,

поднимаясь в небо, как все мы прильнули к иллюминатору

и смотрели на Нью-Йорк, который становился все меньше,

а потом превратился в пятнышко внизу.

Как нам на крошечных подносах подавали еду:

какую-то рыбу, которую никто из нас не стал есть.

Я хочу рассказать ему, как стюардессы дали нам значки

в виде крыльев, чтобы приколоть на кофточки

и футболки, а еще сказали маме,

что мы хорошенькие и воспитанные.

Но когда мы подходим к кровати, дедушка спит, приоткрывает глаза, только чтобы улыбнуться нам, а потом поворачивает голову так, чтобы бабушка смогла приложить к его губам кубики льда. Она говорит нам:

– Ему нужно отдохнуть.

Вечером он умирает.

В день похорон мы с сестрой одеты в белые платья, братья – в белые рубашки и галстуки.

Мы идем по Николтауну, вереница тех, кто любил его: Хоуп, Делл, Роман и я впереди. Так проходят у нас похороны – молчаливая процессия идет по улицам, показывая миру свою скорбь, те, кто знал дедушку, присоединяются к нам, дети машут руками, прощаясь, взрослые вытирают слезы с глаз.

– Прах к праху, – повторяем мы каждый раз, когда

осторожно бросаем горсть земли на опущенный в могилу гроб. – Мы еще встретимся с тобой, – говорим мы. – Обязательно встретимся.