Мёд и немного полыни

Через неделю Билялу снова стало плохо. Разуверившись в официальных докторах, позвали деда из соседнего посёлка, который лечил плёткой. Поглядев на больного, старик сказал, что того донимает шайтан, и ну хлестать Биляла, изгоняя злых духов.

Маленькая Злиха пугалась:

– Почему его бьют?

Какат увела её из дома. Злиха подглядывала в окно.

Разия ходила вокруг сына, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Молилась, чтобы снизошло исцеление. Когда Билялу стало совсем невмочь, он заметался, зашёлся криком. Разия упала без чувств. Очнувшись, ничего не спросила. Сидела, глядя в одну точку, и молча гладила по голове Злиху.

Какат, справив поминки по мужу, уехала в родное село. Через пару лет до Каратала дошли слухи, что она вышла замуж, а потом, потеряв ещё одного ребёнка, умерла сама.

Глава 22 Солёные ладошки

Бабку Рахменкулову, по слухам, боялся даже бородач-отшельник, убивший свою жену. Отсидев срок, он ходил к знахарке замаливать грехи. Эта пожилая татарка, имя которой почему-то никто не называл, казалось, умела всё. Шила одежду, заговаривала болезни, гадала. Женщины бегали к ней по секретным делам.

Если у кого-то ныл зуб, бабка делала кулёк из газеты, поджигала. Потом собирала ваткой сажу с блюдца, клала её на десну. Боль утихала.

Однажды у Райсы заболел зуб да так, что распухло пол-лица. Газетная сажа не помогла. Тогда бабка приложила к её щеке пиявок. Олтуган с ужасом смотрела, как чёрные твари мгновенно присосались к нежной коже сестры и начали раздуваться.

– Вот будешь ещё мамку сосать, тебе поставлю, – пригрозила бабка.

Олтуган до пяти лет не могла оторваться от материнской груди. Посторонние стыдили, а она, прибежав на базу к матери, молча тащила её в закуток, расстёгивала платье и припадала к заветному лакомству. Акбалжан отлучить дочь не могла. Когда поняла, что дальше тянуть некуда, начала мазать грудь маслом с перцем. Совала за пазуху козий хвост, говорили, это отпугнёт. А Олтуган брала тряпку, всё вытирала и продолжала своё. После слов бабки отказалась от грудного молока сама.

Кужур того пуще баловал дочь. Куда только девалась его суровость! Захоти она шкуру золотого барана, и ту б достал.

Завидев издали дочь, Кужур бросал работу, что было для него неслыханной вольностью. Если Олтуган задерживалась в местном магазинчике, он бежал туда.

– Почему моя дочь так долго стоит? – грозно спрашивал Кужур. – Что есть для неё?

Продавец доставал из-под прилавка конфеты, печенье, припрятанные для своих.

Соседка Зубайда донимала Акбалжан:

– Слишком потакаете, нельзя так, вот увидите, вырастет непослушной!

Получив в ответ лишь красноречивый взгляд, Зубайда замолкала, а потом всюду сплетничала:

– За какие заслуги ей достался такой муж – зарабатывает, не пьёт, не гуляет, девчонку, как султаншу, на руках таскает!

Сары қыз – светлая девочка, как прозвали Олтуган из-за белой кожи – обожала сладкое. Зубы чернели острыми треугольниками, а к лету началась золотуха. Кожа чесалась, покрылась зудящими болячками. Бабка Рахменкулова сварила специальную мазь, но на этот раз её средство не помогло. Тогда она сказала, что спасут ребёнка солёная вода и грязи Тузлукколя[39]. Добираться до источника в Беляевский район – два дня пешим ходом.

Акбалжан собрала односельчанок, которые тоже хотели подлечиться, и они отправились в путь. Шли по самому пеклу. На июльском солнце лицо и руки Акбалжан стали ещё темнее, а у Олтуган покраснели, зашелушились. Когда она уставала, мать сажала её к себе на спину и шла дальше.

После двух ночёвок добрели до долины. Степь всюду выгорела, а здесь всё было зелено. Яркая, высокая трава щекотала ноги, пряча в себе ящериц цвета сухой глины, давала приятную прохладу. В низине журчал ручей, образуя в излучинах мелкие озерца. Вокруг – маслянистый ил, покрытый белым налётом соли, и пузатые стебельки бурого солероса.

Люди приходили сюда со всей округи. Совершив омовение, поднимались на холм с надгробными столбами – кулпытасами[40]. Читали молитвы. Говорили, когда-то здесь проходил Великий шёлковый путь, с тех пор осталось древнее захоронение. Спускались по извилистой тропинке с другого склона. Умывались солёной водой, стекающей из каменистой щели.

Закончив с ритуалами, Акбалжан выбрала подходящую яму с грязью. Велела дочери раздеться. Та сняла платьице, поморщившись, потрогала пальчиком тёмную вонючую жижу, захныкала.

– Не хочу-у-у!

– Не для того мы сюда шли, чтобы теперь ты капризничала! – Акбалжан насильно окунула девочку в лунку.

Олтуган заверещала:

– Ай-ай, больно! Щиплет ранки! Отпусти, я папке пожалуюсь!

Акбалжан подержала её ещё минут десять и только потом позволила вылезти.

На солнце грязь стянула кожу, подсохла, стала серой, растрескалась. Как было приятно смывать её в прохладном пресном озере! Вдоволь накупавшись, Акбалжан и Олтуган развели огонь, вскипятили в закопчённом казанке воду, испекли в золе картошку.

Олтуган, обжигая пальцы, очистила кожуру с картофелины. Лизнула солёные ладошки, откусила.

– Ма-а-ам, как вкусно! Давай дома тоже будем так печь на костре!