Мёд и немного полыни

Из института идём с однокурсницами шумной гурьбой. Ехать по одному маршруту, только им дальше. Вваливаемся в длинный автобус-гармошку. Я пританцовываю. Завтра – суббота, на лекцию по философии можно не ходить. Брат со снохой тоже в выходные дома. Нигора под песни группы «Болалар» будет снова учить меня готовить плов.

– Высыпать нужно все рисинки, а то те, что останутся в чашке, обидятся, и плов будет невкусным!

Мы с Жанатом будем зачарованно смотреть, как она вливает в казан кипяток, суёт туда мизинец и проверяет уровень воды над рисом. Брат однажды повторил, бегал потом с обожжённым пальцем.

Автобус трогается. Хохоча, протискиваемся с подружками в переднюю часть, где меньше народа. С одного из сидений поднимается женщина, я осматриваюсь по сторонам, сажусь на освободившееся место. Девчонки передают мне сумки, пакеты.

Задираю голову, чтобы спародировать химичку и снова всех рассмешить. Осекаюсь, получив резкий пинок по сапогу. Напротив сидит небритый мужчина лет сорока. Кого-то он напоминает… Грузный, в потёртой коричневой шубе и меховой ушанке. Смотрит исподлобья, будто это я его пнула. И снова пинает меня по ноге.

– Нацменка, встань, я туда сяду, – гнусавым голосом, как на озвучке в пиратских фильмах по видику, говорит он.

Я хочу вдохнуть и не могу. Оглядываюсь на девчонок, они отводят глаза. Уши заложило. Онемевшие фигуры вокруг. Пол-автобуса знакомых, и как будто никто ничего не видит.

Наконец вдыхаю во все лёгкие и выдыхаю криком:

– Жана-а-ат!

А потом кто-то чужой внутри меня смотрит тому типу в лицо и охрипшим твёрдым голосом с неизвестно откуда взявшимся кавказским акцентом говорит:

– Там, в конце автобуса, мой брат. Когда выйдем, он тебя зарэжет!

Боже, откуда я это взяла? Брата ведь нет. И никто не поможет. А у этого психа в кармане точно может быть нож. Не могу отлепить взгляд от него. Он превращается в монстра: четыре глаза, два носа, лицо плывёт, как в испорченном телевизоре. Как говорил брат? Если страшно, дыши и считай до семи. Раз, два, три… Два носа соединяются в один.

Мужик поворачивается к окну и расковыривает длинным ногтем иней на стекле. Приставляет ладонь, чтобы согреть заиндевевшую поверхность. Вглядывается через оттаявший кусочек в огоньки среди тьмы, бормочет что-то. Вспомнила, на кого он похож: на шепелявого вора Кирпича из фильма «Место встречи изменить нельзя».

Сжимаю кулаки. Ну всё, сейчас приедем, и мне конец.

Автобус замедляет ход. Следующая остановка – «Железнодорожная больница», моя. Выйти или сидеть? Не кататься же до бесконечности! Тут мужик вскакивает и, расталкивая всех, пролезает к выходу. Дверь за ним закрывается, мы едем дальше.

Подружки начинают смеяться, говорить, какая я молодец. Заторможенно раздаю сумки, пробираюсь к двери на затёкших ногах, выхожу не прощаясь на своей остановке. Беру комок снега и тру щёки. Рядом вырастает крупная фигура. Срываюсь с места, бегу в общагу. Уже на лестнице доходит: это другой мужик, он ведь в куртке и спортивной шапке.

Перешагиваю через одну ступеньку. Дыхание сбивается. Сейчас расскажу всё Жанату с Нигорой. Нацменка. Что за слово такое? Это что-то ужасное, надо у брата спросить. Третий этаж. Тарабаню в нашу дверь. Тишина. Открываю своим ключом. Никого. На столе записка: «Мы уехали к родителям на попутке, будем в воскресенье к вечеру».

Сажусь в пуховике и обуви на пол. Рву бумагу:

– Предатели, уехали без меня! Предатели…

Через полчаса пью чай со «Сникерсом», оставленным возле записки (раньше мы делили шоколадку с братом пополам, сейчас – на три части), и подпеваю под плачущий голос Татьяны Булановой.

Глава 10 Челночницы

Мама набивает сумку: кругляш масла, банка сметаны, малиновое варенье, замороженные куски мяса, рисовая заготовка с морковью.

– Мариш, кинешь её с картошкой – и суп готов. А эту приправу папа ядовитой называет: острая, но вкусная.

В щель между пакетами суёт банку шпрот:

– Новинка, сами не ели, для вас берегли. Ой, тушёнка не лезет, давай вторую сумку!

– Мам, ну куда? Как мы это дотащим?

– Ничего, донесёте, главное, чтоб еда была. Зря я, что ли, тушёнку делала? За этот сезон две партии уток вырастили. – Мама заглядывает в морозильник. – Ой, рыба же есть! Мелкая, как ты любишь, я подписала. – Вздыхает. – Зарплату три месяца не выдают. В посёлке кто как выживает. Кто мясом торгует, кто маслом, а кто – самогоном. Дожили, казахи начали выращивать свиней! А куда людям деваться? Жить-то надо. Но мы с папой решили, что не будем, – аже этого не перенесёт.

– Ага, – киваю, вспомнив, как ажешка выбросила бокал, на котором были нарисованы три поросёнка. – Мам, а деньги в дорогу есть?

– Сейчас папа принесёт, пошёл занимать. Хорошо, хоть на бюджете учитесь, другим ещё тяжелее. Совхоз развалился, комбайнов нет. Ничего, справимся. Когда-нибудь это всё равно закончится, – мама с трудом застёгивает замок на второй сумке.

Через неделю в институте меня ошарашила подруга:

– Я твоего отца вчера по телевизору видела!

– На соревнованиях?

– Нет, он бастовал!

– Да ну?