Мёд и немного полыни

Веснушчатый парень, как и я, новенький, только местный. Сходу заявил, что мы рождены стать звёздами. Начать решили с экспериментов. Наклеили плакат «Разыскивается» с его фото на остановке и наблюдали, как реагируют люди. Материал вышел на первой полосе. В другой раз коллега придумал продавать на колхозном рынке воздух. И эта авантюра прошла на ура. Только на третий раз, когда он надел полицейскую форму не по сезону, нас вычислили и отвели в УВД.

Актюбинские читатели. Звонят, пишут письма, знают всех журналистов по именам. Стоит выпустить статью о бывшем детдомовце, которому нечем кормить семью, как редакцию заваливают продуктами и вещами. Бабушки, узнав, что я в городе без семьи, суют мне в сумку банки с вареньем. А когда я написала нелестную статью о шашлычной, в редакцию прибежал черноусый мужчина с криком «Зарэжу!». Через час он уже предлагал заходить в кафе «просто так».

Молодые люди, которые невзначай оказываются рядом. Боксёры и бухгалтеры, жёсткие, вежливые, скромные и прилипчивые, неженатые и разведённые.

– Он нефтяник, и у него трёхкомнатная в новом доме, – шепчут мне.

– Его первая жена не поладила с мамой…

Я пытаюсь узнать актюбинцев, они меня. Мой первый оренбургский редактор научил, что не бывает глупых вопросов. И я постоянно обо всём спрашиваю. В ответ часто слышу: «Руың кiм?[83] Откуда? Как тебе здесь?»

За окном ветер терзает прохожим причёски, раздувает платья, сутулит плечи. Я снимаю с влажных волос полотенце и завариваю янтарный чай, наконец-то в собственной кухне. И вдруг ощущаю: я дома, я на своём месте.

На следующий день вижу в окне машину брата. Бегу, целую его, ажешку, папу, маму, сноху, племянника и белого кота Снежка – его привезли, чтобы принёс в новую квартиру удачу.

Следующей в моих объятьях оказывается незнакомая женщина в платке. Тоже родственница?

– Қош келдіңіз![84] – говорит она.

Бородатый мужчина в тюбетейке здоровается со всеми за руки и по-хозяйски ведёт аже к дому. Я смотрю на маму, она – на меня, мы идём следом. Дверь в квартиру на первом этаже распахнута, из неё несётся бешбармачный запах.

Только тут выясняется, что это мои соседи. Ждали сватов и, увидев бабушку в блестящем платье, подумали, что мы их гости. Смеёмся.

А через год родные приехали на мою казахскую свадьбу.

Глава 14 Прощание

Когда я училась в школе, то переживала, что аже старая и умрёт: как я тогда буду жить? Потом подсчитала, что, когда ей будет сто, мне исполнится тридцать семь.

– Тогда я буду взрослая и смогу без неё, – эгоистично решила я и успокоилась.

И вот мне двадцать восемь. Аже – девяносто второй год. Мы приехали к ней в канун 8 Марта. С прошлой осени она слегла. Навестив её в начале болезни, мы с мужем не могли вырваться снова, в ту зиму часто болел наш маленький сын.

Каждый день я молила небо: хоть бы увидеть её ещё раз. Наконец в марте вошла в родительский дом.

Аже лежала в спальне. Стала совсем маленькой. Я обняла её. Погладила крупные кисти с набухшими венами, до сих пор их помню на ощупь.

Она обрадовалась подарку – платку с блёстками. Потрогала и отложила. Только сейчас я узнала, что аже ослепла, – мама не говорила, чтобы не расстраивать.

Я рассказывала, что сын выучил казахский гимн и скоро мы будем отмечать Наурыз. Аже улыбалась и отвечала не сразу, чуть запаздывая. Ту ночь мы провели вместе, я спала рядом, прижавшись к худенькому телу.

Несколько месяцев она пила только воду и иногда брала подержать во рту кусочек мяса. Сбылся самый большой её страх – быть прикованной к постели. Раньше аже постоянно твердила: «Нельзя останавливаться, надо двигаться, а то отырып қалам (засижусь).

Мама осунулась. Оставила работу, чтобы ухаживать за аже. Упорно лечила и сердилась, когда говорили, что в таком возрасте ничем не помочь.

Из окрестных сёл приходили проведать аже. Сидели рядом, рассказывали новости, приносили фрукты, сладости. Она находила в себе силы поговорить с каждым.

Мы с братом сходили к дедушке Алексею. Он жил у дочери Вали. Я впервые увидела в его обычно смеющихся глазах слёзы. Бабушка Маруся скончалась полтора года назад, дед после этого сильно сдал.

Наутро я проснулась от слов отца, что дедушка умер. Оказывается, это была наша прощальная встреча.

Уезжая, осыпала поцелуями аже, понимая, что и её вижу в последний раз. У меня текли слёзы, она улыбалась. После моего отъезда она попросила маму показать ткани, привезённые для садақа[85]. Мама рассказывала, что она пощупала их и лежала потом довольная.

Аже пережила разлив Урала, как будто дождалась, чтобы мы смогли проехать к ней. В последние дни несколько раз подзывала к себе моего папу. Благодарила его за уважение, благополучную старость, за внуков. Аже не стало 3 апреля 2006 года.

Мы добрались в посёлок, когда уже стемнело. В доме было много людей. Везде горел свет, двери нараспашку. Мама, в свои пятьдесят с лишним, была похожа на осиротевшего ребёнка.

Аже лежала с умиротворённой улыбкой на губах, будто говорила: «Вот я и прожила эту жизнь!» Я подумала: наверное, сейчас ей хорошо и больше ничего не болит.