Мёд и немного полыни

Молодая соседка каждый раз при таких разговорах недовольно морщится, вот и сейчас отвернулась, стряхивая пепел в пивную банку. Остальные разглядывают бывшего замминистра с седой головы до ног в потёртых шлёпанцах. Он застёгивает пуговицу на рубашке и распрямляется.

– Натаха! – раздаётся хриплый крик из коридора. Следом летит канонада мата.

– ***, опять нажрался! – молодая сплёвывает, тушит окурок и, шаркая тапочками, выходит из кухни.

– Сейчас начнётся, – шепчет пожилая. – Будет стучать во все двери. Пойдём, Серёж.

Уже в своей комнате слышу ор из кухни. Только часам к двум ночи шум утихает. По стенам пробегают редкие отсветы фар. Хочу отдельную квартиру со своей ванной, туалетом и кухней. И чтобы там было тихо, тихо…

Глава 13 Город на белом холме

Люди за окном спешат вверх и вниз по мокрым ступенькам банка напротив. Под ярким зонтом-солнцем улыбается девушка – получила деньги или понравился менеджер? Скрывшись под зонтом, похожим на чёрную дыру, медленно идёт мужчина – не одобрили кредит? Пёстрый зонтик-блин над бабулькой – явно собралась за пенсией.

Дождик, дождик, перестань! Я уеду в Казахстан!

Когда я сказала, прокричала, пропела в первый раз эту детскую нелепицу, которая звучит в моей голове и сейчас, в двадцать три года?

Мне девять лет. Мы хохочем и несёмся по пузыристым лужам. Мокрая Гуля, с которой когда-то сбежали из детского сада, и мокрая я.

– А мы переезжаем в Казахстан! – кричит Гуля, когда подбегаем к моему дому.

Я спотыкаюсь и с размаху грохаюсь в грязь.

– Ай! – встаю, отряхиваю штаны испачканными руками. – Насовсем?

– Не знаю… Лан, давай, пока!

Подружка бежит к себе, её косичка прыгает туда-сюда. Через два года Гуля станет как будто бы взрослее меня, привезёт коробку актюбинского грильяжа, а я подарю ей рисунок с надписью «Любимой подруге».

Мне шестнадцать.

– Мам, мы с Гулей хотим поступить в мединститут! – я кручусь перед зеркалом в мамином белом халате с вышитыми красной ниткой инициалами «КОК» на нагрудном кармане.

– В Казахстан? Маленькая ещё так далеко уезжать от дома.

Я еду учиться в Оренбург на биолога. Скучаю по пятничным лепёшкам, замираю, случайно услышав казахскую песню. Провожаю взглядом машины с актюбинскими номерами. И мечтаю, чтобы аже погуляла на моей казахской свадьбе.

Двадцать два. В Казахстане уже и вторая моя подруга, Альбина, с родителями. В их сельский дом переехала русская семья, обменяв на него квартиру в центре Актобе.

– А ты куда собралась? – отговаривают меня в оренбургской редакции. – Из Казахстана бегут! Вот Москва – другое дело, перспективы, известность, зарплаты раза в три больше наших!

Только коллега Бек, который обычно задумчиво пускает колечки дыма, оживляется:

– Езжай в Костанай! Там можно однушку за четыреста баксов купить, дам адрес тёщи – остановиться на первое время.

– Вы что, с ума сошли, дочь сюда отпускать? – говорит попутчица, когда мы с мамой возвращаемся поездом из Костаная, где смотрели квартиры. – Казахстан разваливается! У нас в Караганде половина многоэтажек пустые, окна без стёкол. Отопление отрезали за неуплату. Бесплатно никто не пойдёт туда жить! – она вгрызается в жирную куриную ножку.

Вид у мамы – будто она смотрела фильм ужасов. Уже ночью шепчет мне, шмыгая носом, словно вот-вот заплачет:

– Может, останешься в Оренбурге? Или тогда в Актобе: он ближе и там родственники.

Двадцать три. Год 2000-й. Я еду на большом автобусе через границу. Человек в форме проверяет мой ещё советский паспорт с трёхцветным вкладышем.

Проезжая аул Кос-Истек, где родилась аже, подсчитываю, сколько ей было лет, когда она уехала из этих мест на телеге с двумя маленькими детьми и навсегда осталась жить в Оренбуржье. Всего на три года больше, чем мне.

Дождик, дождик, перестань! Я уеду в Казахстан!

Дождь закончился. А я в Казахстане. В городе на белом холме – Актобе.

За окном кто-то складывает зонты, кто-то бредёт дальше под разноцветными кругами, не замечая, что тучи развеялись.

В Актобе много неба и солнца. Словно сначала на полотно налили голубой краски и сделали несколько жёлтых мазков. Пририсовали девятиэтажки из белого кирпича, троллейбусы и иномарки на проспекте Абилкайы́р-хана, кое-где воткнули пожухлые клёны и карагачи. Налепили людей, вставили одним мощный двигатель, другим дали тонкую кожу, третьим – сердца, где перемешались гордыня и доброта, щедрость и осуждение, совсем как у жителей любого другого города или страны.

Актюбинцы в чём-то более сдержанны, а в чём-то, наоборот, очень эмоциональны.

Улыбчивые дядя Коля и его жена Роза, младшая племянница моего Кужура-ата. Отдали мне единственную комнату в своей однушке, а сами спали на кухне.

Пожилой лысый редактор областной газеты. Встретил меня любезно, но, когда он стал целовать руки, я сбежала из кабинета, оставив на столе все свои бумаги. Альбинка пошла к нему и всё забрала.

Ведущая новостей с модной стрижкой в другой редакции, куда я устроилась. Фыркнула, узнав, что не умею печатать на компьютере. Я вспомнила оренбургскую коллегу – та была уверена, что в Казахстане до сих пор живут в юртах.