Медальон Таньки-пулеметчицы

Чай с малиновыми листьями действительно согрел, грибы заставили кровь бурлить, и Татьяне захотелось свалиться на охапки травы в их импровизированном шалаше и спать, спать, спать, пока… Конечно, лучше спать, пока не кончится проклятая война, но это было невозможно. Николай насадил на прутик огромный белый гриб и, неторопливо жуя пропеченную мякоть, продолжал говорить:

– Я, можно сказать, из этих мест. Знать бы, где мы с тобой находимся. Может, и деревенька моя близка. Хозяюшка моя нас попотчевала бы хрустящей капусткой и огурчиками. Она у меня на это мастерица.

– В селения лучше не соваться, – отозвалась Таня со знанием дела. – Напоремся на немцев…

– Если осторожно, то можно, – возразил Федорчук. – Да только где моя деревня, где мой дом родной?

– И где партизаны, к которым мы пробираемся? – буркнула Таня.

– Партизан я тебе, девочка, не обещал, – усмехнулся Николай и нанизал ей второй гриб. – Но, черт возьми, должны же они быть неподалеку!

– Сколько еще идти? – спросила девушка. Федорчук пожал широкими плечами:

– Не знаю. Время покажет. Ты давай налегай, а то осень поздняя, грибы кончаются. Гниль всякую я тебе есть не советовал бы.

Маркова кивнула и принялась за второй гриб. Николай не отставал от нее. Когда с едой было покончено, мужчина по-хозяйски осмотрел кусты, превращенные во временное пристанище.

– Разумеется, от ветра убежище хлипкое, – констатировал он, – от дождя еще хуже. Да выбирать нам с тобой не из чего. Давай-ка еще хвороста сверху насыплем да еловыми лапами укроем.

Превозмогая усталость и сон, Татьяна таскала сухие ветки, сыпала траву на «пол» шалаша. Когда немного стемнело, она без сил повалилась на мягкое ложе. Ей так и не удалось согреться за день, и девушка прятала руки в сухой траве, словно этот последний поцелуй ушедших летних дней мог отдать ей тепло. Николай прилег рядом с ней, обдав Татьяну знакомым кислым запахом пота и немытого тела. Он порывисто обнял ее и развернул к себе, вдруг припав к ее губам. Таню затошнило от крепкого запаха, она оттолкнула его, однако мужчина еще крепче прижал ее к себе, расстегивая пуговицы на гимнастерке. Вся ее смелость, решимость отдаться тому, кто спасет ее жизнь, вдруг куда-то улетучилась. Ей стало противно до дурноты.

– Пожалуйста, не нужно, не сегодня, – шептала она, но Николай ее не слушал. Он изголодался по женскому телу, особенно по такому молодому и упругому.

– Разве ты этого не хотела? – шептал ей на ухо Федорчук. – Разве не предлагала себя там, в лагере?

Девушка продолжала бороться, отталкивая его.