Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

Эта уступка со стороны лордов вызвала луч радости на лице королевы; она вновь оперлась на тех двух дворян, что ее поддерживали, затем в сопровождении сэра Эмиаса Паулета и Мелвилла, которые несли ее шлейф, и обоих лордов двинулась в путь вслед за шествовавшим впереди нее шерифом и вступила в главный зал замка, где был сооружен эшафот.

XXXIII

Он представлял собой помост высотой в два фута и шириной около двенадцати, огороженный со всех сторон барьером и покрытый черной саржей. На эшафоте находились низкая скамейка с длинной подушкой и плаха; все это было покрашено в черный цвет или покрыто, как и помост, черной тканью. Палач и его подручный уже стояли на помосте, и первый держал в руке топор для колки дров, ибо забыл или, вернее, не счел ненужным привезти с собой свой собственный топор и не нашел поблизости другого, более подходящего.

Мария Стюарт поднялась на эшафот и села на скамейку. По правую руку от нее держались графы Кент и Шрусбери, а по левую руку — сэр Томас Эндрюс, шериф графства Норгемптоншир, и сэр Роберт Бил, секретарь Тайного совета. Палачи стояли лицом к ней. Мелвилл, не выпуская, равно как и сэр Эмиас Паулет, из рук шлейфа ее платья, стоял на коленях позади нее. Дворяне и зрители теснились вокруг барьеров. В эту минуту слуги, получившие дозволение присутствовать при казни, вошли в зал и взобрались на скамью, прислоненную к стене, позади эшафота, причем сделали это так тихо, что Мария, возможно, и не догадалась бы об их присутствии, если бы не маленькая собачка, которую она очень любила и которая, прибежав вместе с ними, радостно вскочила на эшафот и стала всячески ластиться к ней. Мария рукой подала ей знак сидеть смирно, и собачка улеглась на ее платье.

И тогда, после того как шериф потребовал соблюдать тишину, сэр Роберт Бил зачитал приговор и, завершив чтение, громко провозгласил:

— Боже, храни королеву Елизавету!

В ответ раздался одинокий голос графа Кента:

— Аминь!

Пока длилось это чтение, лицо Марии Стюарт оставалось спокойным и скорее даже веселым, нежели печальным, как если бы ей зачитали помилование, а не смертный приговор или как если бы она не понимала ни слова по-английски; затем, когда чтение завершилось, доктор Флетчер, декан Питерборо, который был предложен ей в качестве наставника в реформированной вере и от помощи которого, как мы уже говорили, она наотрез отказалась, встал перед ней, низко поклонился и, опершись о барьер, промолвил:

— Сударыня, ее величество королева Англии послала меня…

При этих словах Мария тотчас же прервала его:

— Сударь, все, что вы можете сказать мне по этому поводу, говорить незачем. Я родилась в католической вере, апостольской и римской, и рассчитываю не только умереть в ней, но и пролить за нее свою кровь.

— Сударыня, — вскричал декан, — во имя Неба, измените ваши воззрения, раскайтесь в ваших зловредных речах и зиждите вашу веру лишь на Иисусе Христе, дабы благодаря ему обрести спасение!

— Господин декан, — с еще большей твердостью произнесла Мария, — вы можете оказать мне только одну услугу, но очень важную: дать мне спокойно умереть и не докучать мне в последние минуты моей жизни. Во имя христианского милосердия, лежащего в основе всякой религии, умоляю вас, не беспокойте меня более!

При виде упорства королевы к ней обратились графы Шрусбери и Кент:

— Сударыня, поскольку вы не желаете слушать увещания господина декана, мы будем молить Господа, дабы в последний час вашей жизни он озарил сердце вашей милости истинным познанием Бога.

— Если вы желаете молиться за меня, милорды, — с тем же спокойствием и с тем же достоинством ответила Мария, — я благодарю вас за это, ибо полагаю, что всякая молитва, исходящая из пылкого или сокрушенного сердца угодна Богу. Однако присоединиться к вашим молитвам я не могу ни словами, ни мыслями, ибо мы разной веры. Так что молитесь о желанном вам, а я, милорды, буду молиться о желанном мне.

При этих словах декан Питерборо начал молиться по-английски, тогда как Мария Стюарт, встав коленями на лежавшую перед ней подушку, стала вслух молиться на латыни, чтобы не слышать слов врагов своей веры. Но в конце молитвы она вдруг перешла на другой язык и в свой черед заговорила по-английски, дабы все присутствующие могли понять, о чем она молит Бога. А молила она Бога простить королеву Англии, как простила ее сама, молила даровать долгие и счастливые лета своему сыну Якову, не думавшего о ней, когда она пребывала в заточении, и не думающего о ней, когда она взошла на эшафот, и, наконец, молила отвратить гнев от этого богохульного острова, отступившегося от извечного и святого Божьего слова и воспринявшего новые догматы; затем, поцеловав распятие, которое она держала в руках, Мария воскликнула:

— Подобно тому, о Боже, как распростер ты руки свои на кресте, распростри их, дабы приять меня!

Тотчас же палач, полагая, что молитва закончена, подошел к королеве, встал перед ней на колени и произнес: