Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

— Ваша милость, прошу вас простить меня, ибо я всего лишь орудие вашей смерти и, не в силах воспротивиться ей, могу лишь сделать ее по возможности легче.

— Друг мой, — ответила ему Мария, — прощаю вас от чистого сердца, ибо вы для меня освободитель, который положит конец всем моим невзгодам, и в доказательство правдивости моих слов вот вам моя рука, которую вы можете поцеловать.

Палач поцеловал руку, на которую так часто притязали короли, а затем, подав знак двум женщинам, пришедшим помочь ему, хотел было начать раздевать королеву, но она, мягко отстранив его, сказала:

— Друг мой, позвольте это сделать Элизабет Кёрл и Джейн Кеннеди: я не привыкла ни к тому, чтобы мне оказывали услуги такие камеристки, как вы, ни к тому, чтобы меня раздевали на виду у стольких людей.

После чего она с помощью двух своих спутниц стала снимать с себя одежду, соблюдая как можно бо́льшую благопристойность при этом последнем и страшном раздевании; в итоге уже через несколько минут, проявив такую торопливость, как если бы спешила поскорее со всем покончить, она сняла с себя платье и осталась лишь в нижней юбке. В этот момент обе спутницы королевы, понимая, что час настал, не смогли, несмотря на все свои усилия, сдержать слез, которые вскоре обратились в рыдания и крики. Королева живо обернулась и, обратившись к ним, сказала по-французски:

— Не кричите, ведь я обещала и поручилась, что от вас не будет ни беспокойства, ни шума.

После чего, осенив их крестным знамением, она поцеловала их в лоб, сказав им, что следует скорее радоваться, нежели печалиться, ибо час, который близится, станет часом не только ее мученичества, но и ее избавления; затем, повернувшись к Мелвиллу и другим слугам, проливавшим безмолвные слезы, она произнесла:

— Прощайте, друзья мои; молитесь за меня до последнего мига моей жизни, дабы молитвы ваши сопроводили меня к престолу Господнему!

С этими словами, видя в руках Джейн Кеннеди платок, который она сама же и выбрала, Мария Стюарт подставила ей лоб, и Джейн завязала королеве глаза этим платком, приколов его сзади к маленькому чепчику, с которым та никогда не расставалась. Затем королева велела подвести ее к подушке и встала на колени, пытаясь руками отыскать плаху. Когда это получилось, она опустила на нее голову, сложив под подбородком ладони, чтобы продолжать молиться; но палач, видя, что ладони придали шее наклон, вытащил их из-под головы; королева стерпела это чрезвычайно спокойно, произнеся:

— In te, Domine, speravi! non confundar in aeternum.[53]

В эту минуту палач поднял топор. Мария, глаза которой были завязаны, не видела этого движения и продолжала:

— In manus tuas, Domine…[54]

При этих словах топор обрушился на нее; но, поскольку удар пришелся слишком высоко, лезвие топора, вместо того чтобы отделить голову от туловища, врезалось в нижнюю часть черепа. Однако удар, если и не убив королеву, был все же достаточно сильным для того, чтобы оглушить ее, так что она осталась недвижима; это дало палачу время нанести второй удар, который, хотя и был нацелен лучше первого, тем не менее не отрубил голову. Так что палач был вынужден обнажить нож и перерезать кусок плоти, еще удерживавшей ее на плечах. Покончив с этим под крики охваченных дрожью зрителей, он поднял голову, чтобы показать ее собравшимся. Но в эту минуту батистовый головной убор королевы свалился на помост и все увидели ее волосы, некогда столь прекрасные, светло-пепельные, по словам Брантома, а после последних трех лет, проведенных ею в тюрьме, ставшие седыми, словно у семидесятилетней старухи. При виде этой отрубленной головы в толпе зрителей раздался протяжный крик, ибо глаза и губы несчастной продолжали двигаться, как если бы они еще хотели смотреть и говорить.

И тогда декан Питерборо, желая успокоить этот сострадательный ропот, громко воскликнул:

— И да погибнут так все враги королевы!

После чего граф Кент, подойдя к обезглавленному телу и простерев к нему руку, добавил:

— Такой конец ожидает всех врагов Евангелия!

Тотчас же слуги королевы кинулись к эшафоту, чтобы подобрать распятие и молитвенник, которые Мария после первого удара топора выпустила из рук; но, поскольку все решили, что они намереваются омочить платки в ее крови, графы Шрусбери и Кент приказал им покинуть зал. Они повиновались, клича при этом любимую собачку королевы: она куда-то пропала и ее не могли отыскать.

После слуг зал покинули дворяне и зрители. Подле обезглавленного тела остались только оба графа, декан, сэр Роберт Билл, шериф, палач и его подручный. И вот только тогда, развязывая подвязки королевы, подручный палача обнаружил собачку, которая пряталась под юбкой и, выскользнув из его рук и желая найти прибежище между отрубленной головой и туловищем, лежавшими рядом, улеглась в луже крови, так что ее лишь с великим трудом удалось вытащить оттуда, поскольку она скулила и визжала, как если бы понимала, что хозяйка ее мертва.