Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

Но, словно в ответ на эту остроту, в том же 1519 году, 11 июня, родился ребенок, который при крещении получил имя Козимо и которому двадцать лет спустя предстояло добавить к нему прозвание Великий.

Тот год был богат на великие события: через шестнадцать дней после рождения этого ребенка, которому предстояло оказать такое огромное влияние на Тоскану, Карл V был избран императором, тогда как кандидатуры его соперников, курфюрста Саксонского и Франциска I, были отклонены.

Флоренция, которой не дано было предугадать те беды, какие приберег для нее только что избранный император, и то рабство, какое уготовит ей только что родившийся ребенок, полагала, будто навсегда избавилась от Медичи, ибо видела, что Лев X восседает на Святом престоле, а род Козимо Старого, Отца отечества, почти угас; однако папа уже распорядился Тосканой в пользу кардинала Джулио, своего двоюродного брата, и не успел еще умереть Джулиано, как Джулио уже прибыл из Рима, дабы предъявить свои права на наследство.

Тем не менее флорентийцы кое-что выгадали от смерти Лоренцо: в самом деле, кардинал Джулио прилюдно заявил городским властям, что, хотя и не собирается возвращать им утраченную свободу, намерен чтить ее остатки, и, вопреки обыкновению тех, кто достигает власти, выполнил больше, чем обещал. Не присваивая себе, в отличие от своего предшественника, права самому проводить назначения на все доходные должности, Джулио предоставил несчастному городу возможность мало-помалу восстанавливать некую видимость республиканского управления, что принесло ему огромную популярность. Правда, он поквитался с Флоренцией, когда стал называться Климентом VII, и потерял при этом в популярности куда больше, чем приобрел.

Но смерть уже укоренилась в семье Медичи: 24 ноября 1521 года, в тот самый час, когда грохот пушки замка Святого Ангела возвестил ему о захвате Милана, Лев X, находившийся тогда на своей загородной вилле Малльяна, почувствовал себя настолько плохо, что приказал перевезти его в Рим, в Ватиканский дворец; и тогда ему вспомнилось, что накануне, во время ужина, кравчий Бернардо Маласпина подал ему вино столь странного вкуса, что, выпив его, он с раздраженным видом обернулся и спросил у кравчего, откуда взялось такое горькое вино. Врачи, узнав об этом обстоятельстве, применили противоядие, но, несомненно, было уже слишком поздно: состояние Льва X продолжало ухудшаться, и 1 декабря, получив накануне известие о захвате Пьяченцы, а прямо в этот день — о захвате Пармы (вернуть которую папа желал так страстно, что по его словам, охотно расплатился бы за это собственной жизнью), он скончался около одиннадцати часов вечера.

На другой день, на рассвете, кравчий Бернардо Маласпина взял на поводок пару собак, словно намереваясь отправиться на охоту, и попытался покинуть Рим, но стражники, которым показалось странным, что всего через несколько часов после кончины папы один из его ближайших слуг надумал устроить себе подобное развлечение, задержали его и поместили в тюрьму; однако кардинал Джулио Медичи сразу по прибытии в Рим отпустил кравчего на свободу, опасаясь, как простодушно заявляют Нарди в своей «Истории Флоренции» и Париде деи Грасси в своих «Церковных анналах», что имя некоего великого государя может оказаться причастным к злодеянию этого презренного кравчего, и не желая превращать таким образом некоего могущественного человека в беспощадного врага своей семьи.

Лев X правил восемь лет, восемь месяцев и девятнадцать дней, и после его смерти все потомство Козимо Старого свелось к трем бастардам.

Правда, через полтора года после его смерти один из этих трех бастардов взошел на папский престол, но не под именем Юлий III, как все ожидали, а под именем Климент VII, которое, как уверяли, он принял, дабы успокоить своих врагов, заранее давая им знать о своем намерении придерживаться самой святой из всех царских добродетелей.

Стоило дяде взойти на престол, как вся его любовь и все его заботы обратились на племянников, Алессандро и Ипполито, и это, по словам многих, было тем более естественно, что первого из них, гласно признаваемого сыном Лоренцо, герцога Урбинского, втихомолку называли плодом одного из юношеских любовных увлечений кардинала Джулио в те времена, когда он был еще всего лишь родосским рыцарем. Так что всю свою власть он употребил прежде всего на то, чтобы удерживать этих бастардов, все, что осталось от старшей ветви семьи, в том высоком положении, какое Медичи всегда занимали во Флоренции.

К несчастью, тот, кого он выбрал им в качестве опекуна и заодно назначил временным правителем Флорентийской республики, Сильвио Пассерини, кардинал да Кортона, не обладал ни одним из качеств, способных заставить флорентийцев забыть те обиды, какие они затаили против семейства Медичи: он был одновременно скуп и неблагоразумен, что оттолкнуло от его воспитанников те немногие сердца, что еще оставались верны их семье.