Мединститут

Сторонники обеих теорий – социальной и физиологической – имелись как в рядах студентов-субординаторов, так и среди сотрудников 2-й хирургии и гинекологии. «Социалисты» и «физиологи» часто спорили между собой. Если бы об этом спросили саму Надю, то она, даже если бы и снизошла до ответа, едва ли ответила определённо. С первых дней прихода на Кафедру хирургии она увидела, что клинический ординатор («Рыло» – дала она ему подходящую кличку) заметил новенькую студентку и «положил глаз». Горевалов дал это понять, раза два или три первый заговорив с нею. Решив, что для возбуждения ответных чувств в девушке этого достаточно, Рыло начало важничать и вести себя очень некрасиво, встречаясь в упор и не здороваясь. В её присутствии Горевалов названивал каким-то девицам и подолгу ворковал с ними в телефонную трубку.

Надю он не замечал при этом столь демонстративно, что ясно становилось – мальчик ужасно хочет понравиться! У него на морде было написано, что «понравиться» в его понимании означало сдержанную благосклонность, когда Надя бросится ему на шею, пополнив ряды многочисленных поклонниц Петра Егоровича, и, может быть, доведя их до круглого числа. Натурально, Надя делать этого не собиралась и сама начала игнорировать «это мерзкое рыло».

Недели две шла борьба, кто кого перепрезирает и выше задерёт нос. В эту игру Берестова с детства играла великолепно, равных ей не было. И этот раз она победила – Рыло сдалось первое, само подкатив к ней на своей нехилой тачке. Дальше сохранять лидирующее положение было уже делом техники. Грандиозный секс под порнокассету в роскошной гореваловской квартире увенчал тот вечер 11 ноября, после чего Надя решительно исчезла с его горизонта, оставив «Петика» – так теперь интимно стала она называть мальчика-мажора – в большом недоумении.

Разумеется, тот, высунув язык, искал её повсюду три дня подряд, пока не встретил случайно в ресторане. Дальше оставалось только удерживать взятый курс, сохранять независимость и не церемониться. Такое поведение обезоруживало Петика, привыкшего к лёгким победам и штабелям баб на своём пути. Он становился зависимым. А дальше, в соответствии с принципами клинической наркологии (уже официально было признано наличие наркоманов в СССР, и наука эта из полузапретной становилась всё более модной) следовало перевести психическую зависимось в физическую и рисовать новую звёздочку на своём фюзеляже.

Но тут и возникали вопросы. Петик-то был «не такой как все»! Личность подобного масштаба Берестовой ещё никогда не встречалась. Несмотря на свои 25 лет, он являлся самым обеспеченным из всех надиных любовников. Это вызывало всё большее любопытство и уважение. У Горевалова уже была, помимо «семёрки» и двухэтажного капитального гаража в кооперативе «Водник», своя трёхкомнатная квартира в центре. В ней он был прописан один. Дом был новый, пятиэтажный, кирпичный, неброский, но стильный. Раньше таких не строили, и квартиры в нём, понятное дело,  давали только «хорошим людям». Квартира произвела на Надю неизгладимое впечатление, которое она всеми силами старалась не обнаружить. В неё вела металлическая дверь с двумя замками и щеколдами.

– Прямо как в «Бриллиантовой руке»,–  сострила тогда Надя.– Ты не иначе в сейфе живёшь? Бр-р, нет, больше похоже на одиночную камеру…

Но нет! За железной дверью имелось 52 квадратных метра жилого пространства, обделанного и обставленного так, что изумление было уже невозможно скрыть. Вся полуторамесячная возня с переделкой хрущёвской «двушки» в «трёшку», которой Надя гордилась, показалась до предела жалкой и тщетной.

– Ты правда один здесь живёшь? Один в пяти комнатах в Перелыгино… та-ак….

Стены и потолки «хаты» были оклеены фотообоями с видами каких-то гор, моря и островов – очень дорогими и очень, на Надин взгляд, безвкусными. Полы в прихожей и в комнатах были паркетные, из дуба, и шашки так плотно пригнаны друг к другу, что ни одна не скрипела. Мебель в прихожей и в зале была финская, в спальне – огромная двуспальная кровать…

– Шведская, – опять сострила Надя.

…в туалете и в ванной радовал глаз кафель приятного ультрамаринового цвета. Радовали глаз и голубой высокий, непривычных пропорций унитаз, и глубокая полированная ванна такого снежно-белого цвета, который в природе не встречается. Сантехника тоже была качественная и сверкающая, точно новенький набор хирургических инструментов. Под стать выглядела и кухня – с югославским гарнитуром, с кухонным уголком, с кучей миксеров и взбивалок. Из советского в ней была только большая четырёхконфорочная электроплита «Лысьва». Всё блестело и сверкало, точно в операционной после генеральной уборки.

– Небось часа по три каждый день убираешься? Заемучаешься…

– Делать нечего! Тётка тут одна приходит. Уберёт, постирает, продуктов принесёт. Хавчик сварит…

– Что, неужели домработница? При развитом социализме?

– Пошли, ты ещё тренажёрного зала не видела.