Мединститут

– Может. Кстати, неплохой хирург. Но одно другому не мешает. Помнишь фильм – «Тревожный месяц вересень»?

– Антон, ну при чём здесь этот национализм? – вступила Смирнова. –  Горальчук сегодня – Ответственный хирург, только и всего. Их отношения это их проблемы. Ломоносов тебе кто – мальчик? Небось знал, что делал, когда жрал в два горла. Давай, звони – ставь в известность…

– Называется, «кого волнует чужое горе», – ехидненько закивал Булгаков. – Ты же человек, Таня. Вспомни, сколько раз ты к Виктору Ивановичу своих знакомых водила на консультации. И тётку родную он прооперировал по твоей просьбе. Что ж ты других не просила – Гиви, Пашкова, Корниенко? А? То-то же. Ему сейчас не позавидуешь – с квартирой не получилось, жена ушла. Он не алкоголик, просто не рассчитал дозы. Бывает. И подставлять Ломоносова ни в коем случае нельзя!

– Что значит «подставлять»? Булгаков, это тебе что – шуточки? – рассвирепела Татьяна. – Мужик поступил – лежит, загибается. А ты в круговую поруку решил сыграть?

– Позвоните заведующему, – предложила Берестова. – Неужели Гаприндашвили Виктора Ивановича не выручит? Он далеко живёт?

– А что, мысль, – просветлел Антон. – Конечно, нужно звать Гиви. Пусть он приезжает и разбирается. П…лей Ломоносов всё равно заслужил. Хорошее предложение. Таня? Нет возражений? Пошёл тогда звонить.

– Пойду и я, – начала собираться Берестова, когда Булгаков вышел из сестринской. – Пока ещё трамваи ходят.

– Но вы хоть успели? – с любопытством спросила Смирнова. – Кстати, хочу тебя предостеречь – ты не первая, с кем тут он уединяется. Он только с виду тихий, а так большой любитель завести необременительный и недолгий романчик. Будь осторожна…

– Ой, да ничего серьёзного! Я тебя умоляю, – изо всех сил поморщилась Надя. – Сама не знаю, что такое на меня нашло. Чёрт дёрнул сюда зайти! Всё-таки хирурги – скоты. Один поит, другой тут же в койку тащит. Надо с этой хирургией завязывать, достаточно приключений. Больше не приду, хватит.

– Так как у тебя с Петрухой? Ну расскажи в двух словах! Время ещё только одиннадцать. Трамаваи до часу ходят – успеешь.

Надя вяло усмехнулась. Рассказывать про своего знаменитого любовника теперь совсем не хотелось, но интерес подруги требовалось удовлетворить. Знала ведь, что она про него будет спрашивать…

– Кажется, питает вполне серьёзные чувства. С родителями познакомил…

– Да? Ну поздравляю. И как они?

– Ну, мама так себе. Бешено красивая женщина, но решающей роли в семье не играет. Не работает, вся в золоте, моргает, улыбается. Из секретарш. Так, предмет, жертва сурового патриархата. Но ей нравится… А папик – тот да. Мощный мужик. Большой человек, с настоящим размахом. Величина немалая. В К… у него всё схвачено – ну там достать, организовать, устроить. В Москве большие связи.

– А ты им понравилась?

– Едва ли. Во- первых, я нищета, из «простых советских». Во-вторых, курю. В третьих, шесть курсов мединститута – и не замужем!!! Я бы на их месте в ужас пришла. Но там всё решает Петик, а он у них единственный сын – кумир, фетиш и надежда. Это ему я должна нравится.

– И чем у вас кончится? Замуж не зовёт?

– Мы для этого мало знакомы, –  постаралась рассмеяться Берестова. – Гражданский брак его пока вполне устраивает. Только времени у нас с ним совсем мало – скоро распределение. Петик смертельно боится, что я возьму и распределюсь на три года куда-нибудь к чёрту на рога. Хочет меня в интернатуре не кафедре гинекологии оставить, чтобы я ещё год под боком у него была. А там, нужно думать, уже и надоем.

– Да ты что! Ни за что не соглашайся! Ещё чего. Не хочет тебя терять – пусть женится. Ты ему не игрушка…

Ответить Берестова не успела, так как вернулся до предела озабоченный Булгаков.

– Гиви нет дома, – сообщил он. –  Уехал в Никитино, у него какой-то родственник там заболел. Вернётся только утром. Телефон мне сообщили, но это нужно по межгороду звонить – раз, а второе – до Никитино 120 километров. Вот так.

– Ну, тогда иди и сообщай Горальчуку. Мы сделали всё, что могли. Ну ладно, подожди ещё пять минут, – смягчилась Татьяна, увидев, как полная беспомощность выступила на лице напарника. – Для очистки совести пойду, ещё раз Ломика толкану. Не прореагирует – пусть пеняет на себя…

Татьяна вышла из сестринской.

– Что, уходишь? – спросил Антон уже одетую Берестову. – Уже?

– Ну, не куксись, – Надя легонько дотронулась ладонью до его щеки. – Сам видишь, как всё у нас получается. Видать, не судьба, да и времени уже нет. Как говорится, «в жизни всё правильно, но не всё – вовремя…»

– Постой, не уходи, –  Булгаков сильно-сильно потёр лицо, точно сгоняя с него нерешительность и беспомощность. – Останься. Нет, не ради меня. Ради Виктора Ивановича. Едва ли Танька его разбудит. Звонить Трифонычу я не стану. Проассистируешь мне?

Теперь у Нади перехватило дыхание. Кажется, их сегодняшняя игра не собиралась заканчиваться.

– Что?! Тебе? Тебе?! Ты собираешься оперировать? – она снова не сводила с Булгакова глаз, как тогда, в учебной комнате, когда он звонил Краснокутской. – Сам? Желудок?!

– Другого выхода нет.

– Да как же? А если вдруг что?