Мединститут

В 1-й хирургии за температурящего старикана взялся весь бомонд оперирующих. Предоставился случай утереть нос чванливым интернистам- консерваторам, что же могло сильнее вдохновить амбициозных. Тем более, «дед» был «сохранный»– жилистый, посконный, ни разу не оперированный, равнодушный ко всему. Он в своей жизни видел всё- и атаки конницы на танковую колонну, и артобстрел из сверхтяжёлых орудий, и сиживал по три дня зимой в болоте «не жравши». Рассказывал, что лично видел Жукова, Конева и Рокоссовского под Варшавой, что переплывал Днепр зимою же- с полной выкладкой на гимнастёрке, надутой пузырём, трижды ходил в глубокий немецкий тыл с дивизионной разведкой, и многое другое.

В хирургии сразу же сделали ФГС и УЗИ, которые до сих пор не делали. Результат был отрицателен, и ничего существенного к «статусу» продвинутое обследование не прибавило. Осталось сделать только «эксплоративную лапаротомию», то есть, грубо говоря, разрезать деду живот с целью поиска неуловимого очага.

Но против этого ветеран возразил.

– Что, резать? – спокойно спросил он, сидя на койке. Он совсем исхудал, стал костист, точно рыбий скелет, и весил теперь меньше 50 кило. Только глаза, огромные, серые, живые, глаза, не раз смотревшие в лицо смерти и видевшие такое количество трупов, по сравнению с которым вял опыт любого практикующего врача, имеющего своё «кладбище», глядели, горя, из-под кустистых бровей.

– Не дам! Дайте помереть своей смертью. Выписывайте, я без претензий. Спасибо, что мудохались столько. Видать, моя болячка такая херовая. Наверное, помирать мне пора, зажился. Лишнее уже на белом свете живу…

Выписать ВВОВа не решились без профессорского обхода. Тем более, что тот ожидался в ближайшие дни, и задержать сложного больного в клинике, памятуя все его предыдущие мытарства, было разумно. Обхода Всеволода Викентьевича очень ждали. Все были уверены, что его постигнет та же неудача, что и его многомудрых коллег. К обходу готовились, как к зрелищу с гладиаторами, пришло много врачей из других клиник. Было жутко интересно увидеть, как членкорр спасует перед тайнами природы. Самое интересное было в том, что Тихомиров ничего не знал о наличии каверзного больного и увидеть его должен был впервые, с нуля.

Встреча ветерана всех крупных кампаний Восточного фронта Второй Мировой войны и зав.кафедрой госпитальной хирургии прошла буднично. Точно не замечая наросшего вокруг ажиотажа и десятков пытливых глаз, Всеволод Викентьевич подошёл к больному, поздоровался, поинтересовался жалобами. Возле него наготове стоял лечащий врач с толстой папкой- в ней хранились многочисленные анализы, рентгенограммы, истории болезни, выписки- по объёму никак не меньше, чем рукопись романа Толстого «Война и мир». Обход затаил дыхание.

Тихомиров дослушал пациента. Тот был немногословен и сдержан, смотрел в сторону. Он тоже был уверен, что его сегодня и выпишут, что ничего эта орда белохалатников снова не решит. Дед уже собрал свои вещички в «сидор».

«Пока сам ещё хожу, – думал он, отвечая на вопросы профессора,– надо мотать отсюда, не то залечат. На фронте и то хуже не было»…

– Что ж,– сказал Тихомиров, выслушав, – приступим к осмотру. Раздевайтесь, голубчик.

– Всеволод Викентьевич,–  зашептал зав. 1-й хирургией, – там только гепатоспленомегалия и жёсткое дыхание в нижних отделах. Остальное – норма, ну, пульс немного частит. Взгляните лучше на анализы…

– А вот мы сначала больного осмотрим, – улыбнулся Тихомиров.–  Анализы – это вспомогательные методы исследования, к ним мы перейдём после осмотра больного. Или не так?

Он обернулся к обходу и возвысил голос. Возразить никто не осмелился, хотя многие сами по нескольку раз тщательно осматривали старика – общупывали ему живот, выслушивали лёгкие, считали пульс. Дед равнодушно снял больничную куртку, обнажив худое, дистрофичное тело со впавшими межрёберными промежутками.

– Раздевайтесь, раздевайтесь, – поторопил Тихомиров.

– И штаны, что ль?

– Полностью, батенька, полностью. И штаны, и исподнее, и носочки шерстяные. Здесь все – врачи, так что стесняться нечего…

Старик, хмыкнув, принялся стаскивать с себя всё, а профессор, повернувшись к обходу, сказал:

– Первое правило пропедевтики: больной, подлежащий осмотру, должен быть раздет донага. Ну, готовы? Превосходно. Ложитесь.

Ветеран, закряхтев, улёгся на койку, вытянулся, заложив руки за голову и смотря в потолок. В рядах обступивших его раздался ропот. Да, на левой голени у него просматривался фиолетовый волдырь и вялая краснота. Во всём архиве двух клиник, хранящихся в папке лечащего врача, про волдырь не было ни слова. Его видели впервые.

– И давно это?

– Чо? А, это… да сучье вымя, ети его. Месяца два как вскочила подлюга. Чешется – мама не горюй. Чем только не мазал – соляркой, мочой… зудит и зудит. На фронте, бывало…

Над «сучьим выменем» сильно склонились. Все хранили молчание. Первым разогнулся профессор.