Мединститут

Два или три раза обсуждение приняло оживлённый и бурный характер. Больных никто из хирургов не стеснялся, свободно высказывая свои мысли. Это было не так уж неосторожно, едва ли пациенты могли что-то понять. Ибо  разговоры врачей велись на таком специальном жаргоне и с такими мудрёными терминами, с тончайшими намёками и искусными недомолвками, что Надя, проучившись в мединституте пять лет, решительно ничего не понимала. На лицах Гали и Вали тоже проступало утомление, те всё больше склонялись к мысли «слинять» и, пока не поздно, догнать родную группу в буфете. Да и многие хирурги – субординаторы, без пяти минут дипломники, хоть и делали умный вид, понимали не больше.

У одного больного Тихомиров задержался на целых пять минут и заспорил с Гаприндашвили. Там речь пошла совсем уже о мудрёных вещах. Надю легонько толкнули в бок подружки. Те уже зевали, решились удалиться и звали её с собой. Женские палаты, в которых будущим гинекологам было бы интереснее побывать, начинались ещё не скоро, а в мужских пошли какие-то сплошные небритые, пахнущие куревом алкоголики – то с прободной язвой, то с острым панкреатитом.

Палатный доктор чем-то напоминал своих больных. Пожилой, худой, высокий, в очках, с морщинистым лицом и мешками под глазами, какой-то вялый, он бубнил что-то монотонное, уткнув нос в историю болезни. Похоже, он был начисто лишён артистизма и желания хоть чем-то блеснуть, находясь на виду у столь многочисленной публики. На длинной морщинистой шее его болталась золотая цепочка, а на волосатом запястье виднелись золотые же часы- небольшие, плоские, заграничные. Цвет лица его был смуглый, какой бывает либо у алкоголиков, либо у тех, кто долго жил не в наших широтах. Странный кадр…

Галя Винниченко уже решительно взяла подругу за рукав, чтобы увести отсюда, но та неожиданно заупрямилась. Чутьё у Берестовой на всякие скандальчики было превосходное, и она вдруг уловила сгущение атмосферы в палате, такое, какое бывает перед грозой, когда воздух тяжелеет и электризуется.

У койки очередного «панкреатита», осмотр которого заканчивался, остались только профессор, доцент, зав.отделением и лечащий врач. Весь остальной обход понемногу переместился в другой угол, густо обступив койку с лежащим на ней волосатым парнем в спортивных штанах и тельняшке. В каждом событии наступает кульминационный момент, катарсис, кризис. Надя это ощутила и решила пока остаться. Она постаралась втиснуться в ряды хирургов у загадочной койки.

Профессор закончил с панкреатитом и проследовал сюда, на ходу вытирая руки полотенцем. Как ни расступались перед ним, Тихомирову пришлось тоже протискиваться сквозь коллег. Надя поднялась на цыпочки, держась за Говорова, оказавшегося, как всегда, кстати и рядом.

Ничего особенного – рабочего вида парень, худой, жилистый. Живот с длинной марлевой наклейкой посередине. Из-под неё торчат какие-то резиновые трубки. На безнадёжного или умирающего не похож. Толпу врачей разглядывает с живым интересом, улыбается. Что ж такой ажиотаж? Можно подумать, что там лежит какой-нибудь весь изрезанный, агонирующий, или Вахтанг Кикабидзе – популярный киноактёр и певец как раз давал в октябре гастроли в К…

Мрачный длиннолицый доктор начал доклад, из которого следовало, что неделю назад в больного был произведен выстрел в упор из двух стволов охотничьего ружья, заряженного картечью.

– Больной Рыбаков, 27 лет… доставлен в клинику из Зуйковского района машиной «Скорой помощи» … при поступлении диагноз: «Слепое огнестрельное ранение брюшной полости с множественными перфорациями тонкого и толстого кишечника, шок второй степени»… оперирован в ургентном порядке – резекция кишечника с анастомозом бок в бок, санация и дренирование брюшной полости… получал лечение… гладкое послеоперационное течение…

Несмотря на то, что седовласый хирург докладывал, казалось, усиленно сухо и намеренно очень кратко, степень оживления собравшихся находилась в полной противоположности с этой сухостью, а интерес к рассказу всё больше возрастал. Ломоносов закончил, и все посмотрели на Тихомирова.

– Через сколько часов после травмы больной был доставлен в клинику? – неожиданно резко спросил профессор. Надя заметила на его щеках лёгкий румянец и с удивлением увидела, как добрые, спокойные, но, в общем-то весь обход равнодушные глаза Всеволода Викентьевича сузились, забегали и стали колючими-колючими.

– Через шесть.

– Взяли сразу?

– Сразу.

– Так… – Тихомиров пожевал губами, решительно вскинул полы халата и присел на кровать к больному.

– Ну, как себя сейчас чувствуете, голубчик? Живот не болит?

– Не, – довольно протянул парень. Внимание ему льстило. – Уже бегаю. Трубки только мешают, шлангочки вот эти. Вытянуть бы их, не повернуться…

– Постой, постой. Оправляемся?

– Было дело.

– Температура? Что ж, давайте посмотрим…