Мединститут

Палата была маленькая, так что внутрь прошли только Тихомиров, Самарцев, Гаприндашвили и Горевалов. Надя только краем глаза заглянула туда. Бросилось в глаза постельное бельё- тонкое, кружевное, то ли финское, то ли гэдеэровское, явно не больничное, и страшный дефицит, и ещё магнитофон, обалденный серебристый кассетник невероятно привлекательной формы, стоящий на стуле.

«Японский, «Аива»», – был единодушный диагноз молодёжной части обхода.

…в-третьих, онкологические старушки пробуждали воспоминания о недавно умершей бабушке. Ей было, и она болела раком сигмовидной кишки. Её оперировали в 1-й хирургии, удалили опухоль, наложили колостому. После операции бабушка прожила всего полгода, мучаясь сначала от гигиенических неудобств и зловония, потом от исхудания и болей.

– Ох, не надо было соглашаться на операцию, – причитала она. – Один конец всё равно, лучше бы так померла…

Почти такие же старушки лежали и здесь. Тихомиров подолгу останавливался у каждой, выслушивал, улыбался, шутил, обещал «вылечить». Старушки ободрялись. Участливость профессора казалась странной. Казалось, что он не верит в успех лечения с подобным диагнозом, что ему очень жаль обречённых, в сущности, больных, что только поэтому он и держится столь сочувствующе.

XIX

«Пока наши режиссёры не научились создавать хорошее кино, отражающее тему современности, мы будем ходить на обруганные вами, но более привлекательные иностранные фильмы. Если на них «делают кассу», значит, они пользуются успехом. А успех сопутствует только хорошим фильмам»

_{(Советская пресса, октябрь 1986 года)}

После обхода все перешли в ординаторскую.

– Итак, подведём итоги, товарищи,– промолвил Всеволод Викентьевич, садясь за стол. Остальные тесно расселись кто где, многие не поместились и остались стоять. – Все вопросы по больным мы решили по ходу дела – так? Всем всё ясно? Решили, за исключением того больного, с огнестрельным ранением. Судя по живейшему интересу, вопросы у всех имеются. Я не хотел в палате- пациент и так уже чересчур в курсе наших разногласий, так что любое неосторожное слово им может быть неверно понято. Да, больной интереснейший, тактика ведения – крайне дискутабельная. Так что прошу всех высказываться. Начнём, я думаю, с мнения кафедры. Аркадий Маркович, пожалуйста.

Самарцев сидел за соседним столом. Услышав приглашение, он вздохнул, поправил очки, переплёл пальцы, и, ни на кого не глядя, произнёс твёрдо:

– Наверное, я выражу общее мнение, мнение всех собравшихся, если скажу – без обиняков, нелицеприятно, здесь все свои, что то, что мы видели – не хирургия. То, что операция проведена с нарушением всех канонов экстренной хирургии, точнее – вопреки этим канонам, граничит с авантюризмом и шарлатанством. Халатность – самое мягкое слово, которое только можно подобрать…

Заклеймив, Аркадий Маркович уже спокойнее разобрал случившееся по косточкам. Он рассказал о патологической анатомии перитонита, о гистологических инфильтративных изменениях в мукосерозных слоях пищеварительной трубки, о законе Стокса, о парезе кишечника, и о многом другом. Говорил он понятно, доходчиво, и к концу его выступления вина хирурга, не знающего элементарных вещей, становилась более чем очевидна.

– Все согласны с Аркадием Марковичем? – спросил Тихомиров. Он, удобно устроившись за столом, немного придрёмывал, но чувствовал себя в своей стихии. Взгляд, который он периодически бросал на докладчика, был остёр и пристален. – Однозначно? Что скажет заведующий?

Гиви Георгиевич тоже тяжело вздохнул и с расстроенным видом сказал, что он не стал бы столь «рэзко» отзываться о проделанной работе. Конечно, если смотреть чисто «тэоретически», то просчёт оперирующего хирурга грубейший, можно сказать, «нэпростительный».

– Но на фоне гыладкого послеоперационного течения… положителной дынамики и благоприятного прогноза… спонтанного стула…

Гаприндашвили смялся и сконфуженно сел на место. Казалось, он говорит не то, что думает. Занимаемое служебное положение вынуждало его проявлять осторожность, что при его кавказском темпераменте было совсем нелегко. Надя увидела, что глаза Гиви Георгиевича горят, а усы топорщатся.

«Что говорил, что не говорил», – с неприязнью подумала она.

– Так-так, – подзадорил профессор. – Ещё желающие? Товарищи, не стесняйтесь. Право голоса имеет каждый. Что, неужели нет никого?

– Мы, Всеволод Викентьевич, этот вопрос уже обсуждали в прошлый четверг, – подсказал Самарцев. – Обсуждали на общехирургической конференции. Выводы сделаны…