Мединститут

Окружающие, впрочем, отреагировали на успех Булгакова вяло. Кроме темпераментного заведующего, из врачей отделения никто ничего не сказал, только Ломоносов отвесил крепкий дружеский хук и взъерошил ему волосы. Агеев что-то промычал по латыни вроде «homo sapiens» и криво усмехнулся, да обе гинекологички, Крупа с Винни, преговаривались, прыскали в кулачки, и, поглядывая на Антона, называли его «Электроник». Остальные – и ветеран Пашков, и кандидат наук Корниенко, и дежуривший в день по отделению Немчинов, и клинический ординатор Горевалов – все, точно сговорившись, не сказали ни слова по окончании клинического разбора, поспешив заняться своими делами, точно не было ни обхода, ни огнестрельного ранения, ни разбора.

Это выглядело тем более странно, что обходы Всеволода Викентьевича всегда были событием запоминающимся, споры после которых не стихали неделями. А злополучный Рыбаков, который вызывал столько разговоров всю эту неделю! Было непонятно и обидно.

Самарцев тоже ничего не сказал, хотя Антон и зашёл отметиться в конце занятия. Тот как раз торопился на общебольничное партсобрание и собирался дежурить сегодня, так что на количество студентов обеих групп не обратил внимания, напомнив лишь, что «желающие» могут прийти к нему на дежурство.

Медсёстры, собравшиеся у старшей, уже знали о победе Антона и встретили его оживлённо. Разумеется, средний медперсонал был уже осведомлен обо всех событиях, произошедших на обходе и после него. Нервотрёпка с больным Рыбаковым, не стихающая всю неделю, вовлекала в себя и медсестёр, которые были целиком на стороне Ломоносова. Кстати, те, хоть и уважали и подчинялись безоговорочно всем врачам отделения, по-настоящему любили только его и заведующего. Понравиться таким придирчивым и беспощадным особам, как эти кадровые, было непросто. То, что Виктор Иванович «сотворил чудо» и «вытащил» больного, знали все, но и в том, что ему попадёт теперь по «первое число», не сомневались нисколько. Кому, как ни сёстрам, было знать, насколько больно бьют в хирургии тех, кто шагает не в ногу, и Ломоносова жалели искренне.

– Что, Булгаков, говорят, ты профессорский одиннадцатиметровый выдержал? – цинично встретили студента прокуренные сотрудницы – старшая, обе перевязочные, единственная на оба поста процедурная, единственная дневная постовая – Краснокутская- и сестра-хозяйка. Все, кроме Краснокутской, были крепкие женщины 30-40 лет, бравирующие зрелостью, вульгарностью и бескомплексностью. – Очко бо-бо?

За почти три года работы в отделении Антон научился не реагировать на подобные проявления дружелюбности, включая и пощипывания за щеки и бока. По мере приближения к диплому он всё меньше видел в «персонале» равных себе и с трудом переносил их общество. Он сухо ответил, что «в таком тоне» разговаривать отказывается и потребовал свой аванс. Пока старшая отсчитывала ему 40 рублей 28 копеек, остальные ещё успели назвать его «вундеркиндом» и «ломоносиком», а так же поинтересоваться, дадут ли теперь ему досрочно диплом, или просто догонят и ещё дадут. Подначки медсестёр были незлобные, но плоские, и Булгакова коробило.

Одна Нина сидела молча и лишь изредка бросала на него глубокие взгляды из-под длинных ресниц. Он уловил один или два вздоха. Потом Антон пошёл принимать у неё второй пост. Краснокутская продолжала вздыхать, отвечать невпопад, и надувать губки. Это раздражало.

«Точно я обидел её чем-то», – с неприязнью подумал он.

Приём дежурства сильно задерживало то, что нужно было пересчитывать полученные шприцы и капельницы, сверять по журналам количество оставляемых наркотиков и строфантина, а также но-шпы, амикацина, канамицина, церукала, эуфиллина и нескольких других «остродефицитных» препаратов, которые подлежали обязательному списанию. Антон с удовольствием плюнул бы на эту нудную и ненужную процедуру, но сама Краснокутская принимала у него смену по утрам очень придирчиво. Приходилось терпеть.

Вскоре к ним присоединилась Татьяна Смирнова, студентка пятого курса мединститута, второй год подрабатывающая постовой медсестрой во 2-й хирургии, и Антон вздохнул с облегчением. Оставаться наедине с Ниночкой становилось всё тяжелее. Её покраснения, побледнения и вздохи всё труднее становилось игнорировать. К тому же из головы не шли вчерашние слова Ломоносова, и Антон не мог не признать, что дневная сестричка – ничего так «бабец», гм…

Ровно в пять она ушла, и Антон с Татьяной приступили к своим обязанностям. К этому времени основная масса медперсонала покидала больницу, многие функциональные отделения закрывались, процедуры заканчивались. С окончанием рабочего дня жизнь отделений успокаивалась. Если бы не периодические поступления экстренных, обстановка во всех четырёх хирургиях напоминала какой-нибудь санаторий или даже дом отдыха.