Мединститут

Сказано-сделано. Аллочка, поправив резинку кружевных трусиков, на которые Булгаков не обратил никакого внимания, слезла со стола. Запахнув новый, только сегодня одетый халат, который также не произвёл на молодого хирурга впечатления, пошла в палату.

Смирнова очень удивилась, когда Антон вернул ей ключи.

– Что, уже всё? – недоверчиво спросила она. – Уверен, что больше не понадобятся?

– Зачем? Я её перевязал, там так, ирритация от клеола. Ни хрена там нет.

Татьяна презрительно оглядела искреннее лицо Антона, фыркнула и приняла ключи.

– Больше не проси, – объявила она. – Имей в виду, не получишь. Ужинать как, будем? Очень жрать хочется.

– А что есть-то? Я ничего и не купил сегодня. Утром все гастрономы закрыты. А потом лень было идти.

– Какой-то ты инфантильный, Булгаков, – вздохнула неизвестно почему Смирнова.–  И чего ты в хирургию пошёл? Тут, знаешь, какя хватка нужна. Ты хоть и способный, но не с твоей мягкотелостью… У меня, короче, борща домашнего литровая банка и котлеты есть. Пару шоколадок настреляла за уколы. Иди, подстрахерь меня на посту. А я ужином займусь. Там небось осталась нам пара запеканок…

Дежурство, кажется, обещало быть спокойным. Кроме тех двоих, что поступили на первый пост, никого больше во 2-ю хирургию не госпитализировали; Самарцев и Надя смотрели телевизор в ординаторской, там как раз показывали заключительную серию фильма «Картина» по роману Даниила Гранина с Еленой Цыплаковой и Львом Прыгуновым в главных ролях. Посещения закончились, и больные понемногу готовились ко сну.

Антон сделал за себя и за Татьяну девятичасовые уколы, раздал баночки под утреннюю мочу, снял две закончившиеся капельницы. Он разграфливал журнал сдачи смен, когда Татьяна позвала его ужинать.

– У нас гости,– собщила она, таинственно улыбаясь.

Булгаков почему-то решил, что в качестве гостей будет присутствовать «Крупская», и, отстав от Смирновой, заскочил в сестринскую, причесался и спрыснулся «Ван мэн шоу», который сегодня зачем-то взял с собой.

Но он обманулся! В качестве гостей присутствовала только Аллочка! За неделю пребывания в отделении та уже вполне освоилась, подружилась с дежурным медперсоналом и садилась с ним ужинать последние несколько вечеров. Впрочем, ночные постовые сёстры редко когда трапезничали в одиночестве, обычно кто-нибудь из больных обязательно делил её с ними.

Аллочка пришла не с пустыми руками. Она принесла варёную курицу, большой торт и литровую бутылку вермута. Последний сразу же перелили в эмалированный заварочный чайник. А самоё бутылку Булгаков завернул в газету и сбросил в пустующую шахту кухонного лифта. Борьба с пьянством и алкоголизмом вырабатывала соответствующие защитно-маскировочные рефлексы.

После отбоя, т.е после 22.00, жизнь отделения совсем затихает. Верхний свет везде гаснет, горят только ночники на постах и у коек тяжёлых больных, и в отделении становится уютно-уютно. В этот вечер всё так и случилось.

Докучливых больных не было, и ужин прошёл без помех. Борщ, курицу, котлеты и торт съели, вермут выпили. После этого рассказы Аллочки о том, как она живёт в двухкомнатной квартире с мамой, старшим братом и кошкой (мама работает на КМЗ, брат только пришёл с армии, «с Афгана» и устраивается водителем автобуса, кошка сиамская, по имени «Пепуся»), и про учёбу в ПТУ № 126 (давалась Аллочке нелегко, но она была вполне твёрдой троечницей) почему-то вызвали у Булгакова непритворное сочувствие.

Да и сама больная со своими ямочками вдруг показалась маленькой и несчастной, нуждающейся в ласке и утешении. Хотя человеку постороннему могло показаться иначе – Алла курила одну за одной в затяжку, большими глотками пила вермут и всё боялась, что ей «даст по шарам», она оговаривалась перед каждым глотком, но непохоже, чтобы сильно «дало», так, чуть-чуть разве что. Она здорово оживилась, раскраснелась и заблистала на Антона глазками. Татьяна в их разговоре участия почти не принимала. Она периодически отлучалась, потом приходила, курила и уходила снова – то посмотреть капельницу, то позвонить, то дописать учебную историю болезни по эндокринологии. Часов в двенадцать она объявила, что идёт спать, при этом больно наступила Антону на ногу и незаметно опустила ему в карман связку ключей.

Начинающий доктор и его пациентка остались сидеть одни, уходить никто не изъявлял желания. Положение начинало становиться щекотливым. Аллочка, исчерпав весь свой небольшой набор тем для светской беседы, умолкла. Она тихо съёжилась на стуле, утопила голову в плечи, спрятала кисти рук в рукава халата и лишь покачивала ножкой в шерстяном носочке, с едва держащимся на носке тапочком с красным помпоном. Антон тоже не имел ничего сообщить, разглядывал еле заметные волоски на гладкой, как кегля, голени Аллочки, курил, ерошил волосы и думал. А думал он постоянно, много и неизвестно, о чём – как совершенно справедливо упрекали его окружающие.

Вино было выпито, сигареты выкурены, работы не было, ключи оттягивали карман.

Неожиданно оба обменялись взглядами и синхронно покраснели.

– Как повязка, не отклеилась? – хрипловато спросил Булгаков.