Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

— Твой брат, должно быть, измотан до предела. Вероятно, он всё время пытался отыскать выход, видишь, его халат наполовину влажный, наверное, промок от воды, пусть даже он более-менее подсох, но неизбежно до сих пор тяжёлый. Твой брат сохраняет силы, чтобы идти, потому, конечно, не говорит, если только может промолчать.

Лу Няньци посмотрел на следы воды на земле, хмыкнул вместо ответа и заставил себя убрать с лица то выражение.

Лу Шицзю остановился перед каменной дверью и положил на неё руку. Присмотревшись ко входу в гробницу, он чуть моргнул и сказал:

— Это может быть несколько опасно, не забывайте идти вслед за мной.

В то мгновение, когда он моргал, Лу Няньци не удержался и моргнул тоже, а затем покачал головой и с силой потёр её с обеих сторон.

— Что такое? — спросил Сюаньминь, заметив его движение боковым зрением.

— Перед глазами вдруг стало немного расплываться, — Няньци снова старательно заморгал и сказал тихо: — Вроде бы уже получше. Неважно, прежде надо выбраться.

Взгляд Сюаньминя скользнул по царапинам у него на лбу и снова упал на Лу Шицзю.

Цзян Шинин проследил его взгляд и ощутил вдруг, что что-то не так. Как раз когда он уже почти ухватил ответ, Лу Шицзю толчком распахнул каменную дверь гробницы.

Медленно разлился тяжёлый пустой звук открывающейся двери, огонёк от талисмана в пальцах Сюаньминя внезапно подпрыгнул и резко погас безо всякой на то причины.

Глава 24: Кости в глубинах (1)

Вокруг внезапно стало черным-черно, и все замерли.

Цзян Шинин и Лу Няньци набрали полные рты холодного воздуха, что вмиг встал им поперёк горла — они не могли вдохнуть, но не смели и выдохнуть.

Из распахнутой двери в лицо ударил холодный сырой ветер, столь неописуемо зловонный, влажный и гнилостный, что кровь стыла в жилах.

Даже варившийся Сюэ Сянь отчасти ощутил этот порыв, но для него то был лишь прохладный ветерок, и ему — с помутившимся от жара разумом — он вовсе не показался неприятным. Однако это было сродни тому, чтобы останавливать кипение, переливая кипяток: облегчало симптомы, но не избавляло от причины, потому не очень-то могло помочь. Едва студёный ветер утих, он снова разогрелся до кипения.

Обычно, когда человек нагревается до такой степени, его мозг становится пустой безделкой. Сюэ Сянь не был исключением; он перекатывался по мешочку туда и обратно и как в бреду размышлял, как бы ему вытолкнуть себя наружу. Получить бы пусть даже один глоток воздуха — и то хорошо. В такой момент ему уже не было дела, сохранит ли он лицо или нет, и он безо всякого смысла не переставал про себя роптать, отчего Сюаньминь не может сунуть пальцы внутрь и позволить ему прильнуть к прохладе ненадолго.

Поскольку мозг уже превратился в безделку, пока этот Старейший жаловался в душе, рот его тоже не оставался праздным, а бормотал без умолку. Вероятно, он бессознательно высказывал всё то же, о чём думал, вот только рассудок его помутнел настолько, что и губы двигались неловко, и он, совсем как почтенная старая госпожа, повторял одно и то же — снова и снова без изменений.

Едва стылый ветер дунул, и огонь погас. Цзян Шинин и остальные один за другим прекратили дышать, задеревенев, словно гробовая доска, и, конечно, затихнув разом.

Так что неясный звук его неумолчного бормотания, сопровождавшийся бросающим в дрожь холодным ветром, создавал весьма определённое настроение.

— Что это за звук? — голос Лу Няньци дрожал. — Откуда он доносится?

— Учитель, можешь зажечь ещё огня? — спросил Цзян Шинин, вне себя от страха.

Тьма, внезапно укрыв силуэты, точно поглотила всех, и он остался сам по себе.

Говорят, когда ночь совершенно тиха, органы чувств могут путаться, и отдалённое тогда звучит так, будто раздаётся у самого уха. Определить расстояние и направление очень трудно.

Когда Сюаньминь впервые услышал неразборчивое бормотание, его рука, искавшая талисман, замерла, а вскоре он обнаружил, что звук этот, походивший на бред спящего, раздаётся из потайного мешочка у него на поясе.

Какой каверзой опять занято это злобное создание?

Сюаньминь нахмурился и вслушался на какое-то время — и в итоге разобрал, как эта нечисть снова и снова шепчет одно и то же слово — «Святоша». Гудит непрестанно, совсем как дикая пчела.

Сюаньминь молчал. Что с ним снова такое?

Он, вероятно, ничего особенно сделать не мог и отзываться вновь не хотел, так что вынул новый талисман, намереваясь ещё раз зажечь огонь.

Пламя едва вспыхнуло — и тут же полностью погасло как будто со вздохом.

— Не утруждай себя, не загорится, — сказал Лу Шицзю просто и, приложив всю силу, толчком открыл каменную дверь гробницы до конца, сдвинув её на одну сторону.

Яркой противоположностью непроглядной тьме, что окружала их, из входа в гробницу проникало мягкое мерцание.

Свет от него был крайне слабым, словно от тончайшего инея на древесных углях, и в нём едва-едва вырисовывались очертания человеческих фигур.

Выйдя вперёд, Лу Шицзю больше ничего не сказал и сразу вошёл. Сюаньминь похлопал по неумолкающему говоруну за поясом и, не оглядываясь, сказал Цзян Шинину и остальным: