Медовые дни

– Вы хотите установить табличку лично или предпочитаете, чтоб это сделал кто-то из моих сотрудников? – наклонился к нему Данино.

Мендельштрум отрицательно помотал головой, чем привел Данино в полное замешательство.

– Так к чему вы склоняетесь, мистер Мендельштрум? – снова спросил он филантропа.

– Если можно, – закрыв глаза, ответил тот, – я хотел бы зайти в микву один. Окунуться без посторонних. Вы не против?

– Разумеется! Как вам будет угодно!

Данино приветливо распахнул перед ним калитку. («Кстати, а где банщица? Она вроде должна здесь дежурить».) Он поискал глазами Бен-Цука, но тот тоже куда-то запропастился.

Мендельштрум шагнул за калитку и направился на мужскую половину. Шел он медленно, по-стариковски, и вместе с тем величественно, а Данино вдруг обожгла мысль: «Господи! Там же дверь заперта! А единственный ключ у Бен-Цука! Где этого сукина сына черти носят?» Но когда Мендельштрум взялся за ручку двери, та без труда открылась, и он исчез внутри.

* * *

Через семь минут тишину Сибири разорвала сирена скорой помощи.

* * *

«Концерт известной кларнетистки Ионы Авиэзер, назначенный на сегодняшний вечер, отменяется. Билеты можно сдать в кассе фестиваля или обменять на билеты на другие концерты». Объявления с таким содержанием висели над всеми билетными кассами фестиваля и перед входом в амфитеатр. Но слухи, которым умудренные опытом жители Города праведников верили больше, чем официальным заявлениям, утверждали совсем другое: всемирно известная кларнетистка якобы исполняла свою концертную программу в отделении реанимации местной больницы, возле койки своего спутника.

В коридоре, возле палаты Джеремайи Мендельштрума, столпилось несколько десятков человек. Все они, затаив дыхание, слушали концерт Ионы. Некоторые стояли, прислонившись к стене; другие принесли складные стулья и забрались на них, чтобы лучше видеть. Чистые, как молитва, звуки кларнета разносились по больничным палатам, излечивая от одышки астматиков, снимая дрожь в коленях у пациентов с болезнью Паркинсона, возвращая здравый ум и ясную память страдающим болезнью Альцгеймера. Но музыка не могла пробудить Джеремайю Мендельштрума от комы, в которую он впал после того, как в микве в Сибири ему стало плохо с сердцем.

* * *

Три дня и три ночи просидела Иона у постели Джеремайи; три дня и три ночи играла она «Огненный столб», «Если бы я был Ротшильдом», «Диббук» и «Скрипач на крыше», ненадолго прерываясь только для того, чтобы смочить губы, и так блистательно импровизируя, что впоследствии ни за что не смогла бы повторить свои импровизации. Три дня и три ночи в коридоре сменяли друг друга все новые слушатели, но лишь когда Иона отклонилась от стандартного еврейского репертуара, который считала подходящим для этого города и для этой ситуации, и заиграла старинный негритянский блюз Мишель Байден («Не бросай меня! Я так долго тебя искала!»), лишь тогда Джеремайя медленно открыл глаза, протер мизинцем скопившуюся в их уголках слизь и спросил:

– Где я? Что случилось?

Иона положила кларнет, легонько, почти незаметно взмахнула правой рукой, давая сотням слушателей понять, что пора расходиться по домам, и сказала:

– Ничего страшного. После церемонии официального открытия миквы тебе стало плохо, вот и все.

– Странно, – сказал Джеремайя. – Ничего не помню. Все стерлось из памяти.

«Иногда говорить правду преступно», – подумала Иона и накрыла его руку своей ладонью:

– Церемония была очень достойная, очень трогательная. И миква потрясающая, великолепная. Если бы твоя жена знала, как ты увековечил ее имя, она была бы довольна.

* * *

Данино тоже пытался скрыть, что произошло в микве в Сибири. Как только уехала скорая, он по совету пиарщика собрал всех очевидцев и заставил поклясться, что никто ни о чем не проболтается.

– Незачем лить воду на мельницу Йермиягу Ицхаки, – объяснил он.

Но соблазн был слишком велик, и один из членов горсовета выдал секрет Ицхаки, а тот взамен пообещал включить его в свой избирательный список. Однако Ицхаки предавать полученную информацию гласности не стал и проявил к Аврааму Данино великодушие, какое могут позволить себе только абсолютно уверенные в своей победе люди. Он пригласил мэра к себе, в расположенное у него во дворе святилище, и хорошо знакомым Данино тоном попросил «закрыть за собой дверь».

– Зря ты не послушался Нетанэля Анихба, – язвительно произнес Ицхаки.

Данино прикинулся непонимающим.