Медсанбат

Уже прошло два дня, как третий батальон с остатками штаба полка, со знаменем дивизии оторвался от преследования немцев и затерялся в лесах. Их было меньше ста человек. Две группы медсанбатовцев тоже присоединились к остаткам первого полка. Третья группа, которую возглавлял Уралов, решила пробиваться через линию фронта самостоятельно. С этой группой пошел и профессор Жоров.

Трудно было понять, обрадовался Шевченко или нет, но когда медсанбатовцы нашли батальон, сказал:

— Хорошо, что снова вместе, — и улыбнулся.

И медсанбатовцы поняли, что они приняты в батальон и не будут в нем обузой. Сказано, старший лейтенант Шевченко свой человек.

— А где комбат? — спросил Павел.

— Наверно, погиб, — ответил Фролов.

— Как погиб?! — удивился Шевченко.

— И Журавлевой в ту ночь не стало.

— Журавлевой? Зину мы похоронили...

«Может, где-то вблизи Зины и труп Травинского лежал, — гадал Шевченко. — Тогда ведь снег сыпал. Не мог же он дезертировать или к немцам податься. Может, они ко мне шли с какой-нибудь просьбой? Странно!»

Полина Бочкова увидела комиссара Криничко, бросилась к нему:

— Тарас Тарасович, вам письма! С аэродрома в медсанбат привезли.

Она достала из вещмешка два уже помятых письма.

— Спасибо! — обрадовался тот.

Он быстро разорвал конверты, пробежал одно, другое. Полина заметила: у него дрожали руки.

— Одно ответ на мой запрос. А это от разведчика Симко. Еще лечится в госпитале. Орденом Красного Знамени награжден. Мечтает попасть в свою часть. Не знаю, что и ответить.

— А ваши нашлись?

— Нет, — углубились складки у его рта. — По-видимому, погибли...

И когда Полина повернулась и быстро ушла, Шевченко шепнул Тарасу Тарасовичу:

— Тянется Полина к вам...

Криничко поднял голову.

— Я люблю свою жену, Павел Остапович...

— Ведь все равно жену не вернете... Пожалейте ее.

— Вы, наверно, неправильно понимаете наши отношения. Она меня уважает. Я ее тоже.

На третий день там, где по карте значилось село Старичка, у опушки леса окруженцы встретили группу женщин и стариков. Они свозили на санках убитых.

— А где же вы живете? — спросил Павел седенького старика, одетого в латаный-перелатаны овчинный полушубок.

— На опушке леса наше селение, там в землянках мы прижились.

«Прижились», — полоснуло словно острым ножом по сердцу это слово.

— Хоронить-то некому, вот мы, старики и женщины, решили их предать земле. А земля крепкая, на два аршина промерзшая.

— Что слышно о немцах, папаша?

— Тут от самого-то боя немцев не видно, там, наши рассказывают, ихние войска, в Буерове. Еще сказывали, в двух километрах отсель много раненых. В Хрущевке.

Старший лейтенант достал карту.

— Отец, отсюда до Хрущевки не два, а целых четыре километра.

— Ну, я и кажу — два с вершком, — старик улыбнулся, и из-за вялых посиневших губ сиротливо выглянули два сохранившихся зуба.

Шевченко подумал: «Откуда там раненые? Там вроде и боя не было».

— А Бугровку вы обходите, — забегая вперед, говорил старик. — Там видимо-невидимо супостатских войск.

— Вы что, сами видели?

— Народ сказывает... Вон дымок вверх тянется, там наше селение. Землянок немец не спалит. Пойдемте! Пойдемте! Там обогреются, передохнут солдатушки.

Шевченко, Криничко, Фролов, Копейкин и Сабиров шли по натоптанной тропе за стариком. Начальник штаба полка старший лейтенант Круглов взял немного вправо, остановился и подал сигнал командиру роты лейтенанту Поздняку. Через минуту сюда двинулась целая колонна.

— В Соловьевке еще давеча красноармейцы дрались. Сказывают, много головушек положили. А вы не оттель?

— Нет, — ответил разговорчивому старичку Шевченко.

— Тут тоже полегло много и немцев, и наших. Хочет немец русский корень извести... Но, думаю, зубы обломает... Вот и моя землянка. Слепил еще осенью кое-как, не век же в ней жить.

— Вы что же, ее не запираете?

— А зачем? Брать-то нечего. Хороший человек, чай, ничего и не возьмет. А супостата и замок не удержит.

— Один живете?

— Почему один? Со мной невестка. Жену похоронил. Сын в армии воюет где-то. А дочку супостаты в Германию угнали.

В землянке было темно и сыро.

Почти половину занимали нары из жердей, на которых солома и тряпье. В углу грубо сколоченный столик в четыре табуретки.

— Ну, я пойду, не буду помехой, — сказал старичок. — Может, бабам сгожусь, — и, открыв дверь, закричал; видно, обращаясь к детворе: А вы чегось тута, чертенята? А ну, марш отсель!

В землянке остались Шевченко, Криничко, Круглов. Подошли Рахимов и Поздняк. Медработников Шевченко не пригласил.

— Охранение выставлено? — спросил Шевченко у командира роты Поздняка, как только тот появился на пороге.

— Все в порядке. Лично проверил.

— Ну, что будем делать? — глухо заговорил Шевченко. Лицо его, исхудавшее, с воспаленными запавшими глазами, заросло рыжей щетиной. В течение недели он не брился.

— Передохнем. Разобьемся на группы и будем пробиваться черев линию фронта, — предложил Криничко. Он, видно, простыл, то и дело доставал из кармана кусок парашютного шелка и вытирал нос.

— А если все вместе?

— Большой группой не пробьемся, — возразил Круглов. — Тут пословица «вместе и батька легче бить» не подходит! — и улыбнулся.