Медсанбат

— И Варфоломеев погиб?! — воскликнула Раи Шайхутдинова, переступившая порог избы. — Погиб...

Она не справилась с собой, уткнулась в плечо Криничко,

— Не надо, Рая, — Тарас Тарасович вздохнул всей грудью. — А впрочем, поплачь хоть ты...

Смерть этой группы потрясла и Шевченко. Нет Варфоломеева, нет Людмилы Лебедь! Нет Снегиревой! Не хотелось верить. Он все-таки очень уважал Аллу Корнеевну. Когда он увидел ее снова в своем батальоне, бросился ей навстречу и поделился своим горем: нет Аленки. С кем теперь поделишься? От кого услышишь материнское утешение? Нет Снегиревой!

На коротком совещании решили первую группу через линию фронта послать во главе с лейтенантом Поздняком. Долго решали, с какой группой послать знамя дивизии. Поздняк настаивал, чтобы знамя осталось в его группе. Потом согласился с тем, что знамя понесет группа Шевченко, которая пойдет через линию фронта через два дня.

Обнялись командиры, расцеловались — увидятся ли когда...

Всю ночь группа шла лесом. Впереди дозор. Вот и Егорушки, За триста-четыреста метров от первых домиков дозор остановился и дал сигнал: в деревне немцы.

Шевченко остановил бойцов на короткий привал, а сам с Копейкиным направился к дозору.

— В деревне немцы! — подтвердил Фролов.

Шевченко приложил к глазам бинокль: по селу ходят фрицы. Во многих дворах стояли машины, транспортеры танки.

— Где-то там на хуторе похоронена Алена Шубина, — сказал Шевченко.

— Аленка Шубина?! Разве здесь?

— Здесь, в Егорушках.

Шевченко пополз в кустарник, откуда можно было в то рассмотреть хутор. Оп водил биноклем и думал, что немцы, наверное, уничтожили даже надгробную пирамидку над могилой. Ничего, памятник люди поставят потом. Пусть простит Алена, что он даже не сможет навестить ее могилу.

Павел закрыл глаза... «Почему я не вместе с ней!»

Но такое состояние длилось недолго. А как же бойцы, которые ждут его?! Он поднялся и пошел к дозору.

— Прости меня, Аленушка, — словно в забытьи, повторял Павел. — Ну, рассуди, чем я мог тебе помочь?

«Что делать? Придется вернуться обратно в хутор Ольховку».

Жители Ольховки встретили окруженцев радушно, а может, и вправду решили не пробиваться через линию фронта. Переждать.

Шевченко постелили на лавке у печи. Здесь было теплее. Прихваченные морозом пальцы заныли.

Ночью Павел услышал, как старушка отбивала поклоны и молилась на сурово-скорбный лик Николая-угодника, горячо шептала:

— Господь милосердный! Ты взгляни, что вокруг делается, да взойди на землю, да помоги изжить супостата-фашиста! Пошли нашим солдатикам победу!

Шевченко слушает и вспоминает свое детство, мать, свое село.

Потом он заснул и снова видел мать: «Живи, сынок, только честно, — убеждала она его, — для людей живи...»

21

После полудня вернулись разведчики с плохими вестями: все ближайшие села забиты немецкими войсками.

Угрюмый и невеселый Шевченко собрал всех командиров и врачей в обширной избе колхозного бригадира. Глухим, но отчетливым голосом, как на уроке, рассказал о том, что впервые перед ними стоит самая трудная и ответственная задача: перейти линию фронта и вынести, спасти знамя дивизии.

Все слушали молча, внимательно и встревоженно смотрели на Шевченко и, казалось, о чем-то сосредоточенно думали. Конкретно была поставлена задача, что сейчас делать каждому. Сегодня Шевченко ставит перед ними задание о судьбе дивизии, и они должны его выполнить. Спасти знамя и перейти линию фронта.

Криничко оставил коммунистов и комсомольцев, как всегда делал в минуту грозной опасности, когда каждый коммунист и комсомолец сплачивали возле себя бойцов и дружно, отважно бросались на врага. Криничко был, казалось, спокоен, ровен, словно выход из окружения дело обычное, военное.

Затем он дал выступить желающим. И каждый вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что он здесь представитель партии, и от него ждут героического поступка.

Вышли с хутора вечером. Морозный воздух смешивался с пургой. В лесу тихо, но на поляне поземка завихрилась, а возле дороги тянулись горбатые сахарно-белые холмики.

Начинало темнеть. Высланное вперед боевое охранение увидело движущихся навстречу людей. Группа бойцов ю главе с сержантом Фроловым остановилась:

— Кто бы это мог ехать ночью? Немцы ночью не ездят.

— Наверное, наши, окруженцы или партизаны, — сказал сержант Фролов. — Я сейчас выясню, минуточку!

Сержант Фролов двинулся вперед. За ним последовал Роман Судаков. Они были уже совсем рядом, когда услышали немецкую речь. Бежать по пояс в снегу под дулами автоматов, наведенных на них, было бесполезно.

Фролов не растерялся и крикнул по-немецки, как сумел: «Вир полицай аус Егорушки». Дескать, мы — полицаи из Егорушек. Немецкий офицер шагнул к Фролову, ствол его автомата скрестился со стволом автомата сержанта.

Фролов стал объяснять, что он полицейский. Он даже отвернул рукой капюшон маскхалата офицера и заглянул ему в лицо. Но мысль его лихорадочно работала: «Что делать? Как выпутаться из критического положения?» И он придумал.

Вдруг сержант отпрыгнул в сторону и крикнул:

— Партизаны!

Офицер решил, что опасность грозит еще откуда-то, скомандовал:

— К бою!