Медсанбат

Миля Абрамовна закричала. К ней поспешили Плаксина и Бочкова. Только бы добраться до оврага. А овраг совсем рядом. Вскрикнул Судаков, остановился, нет, снова ползет.

— Царапнул, гад!

Полина Бочкова и Ася Плаксина на плащ-палатке тянут Милю Абрамовну. Горяинов нагнулся над ней:

— Ничего, Миля Абрамовна, будешь жить долго, — говорит он ей. — До глубокой старости...

— Не останавливаться! — подгонял Шевченко. — В лес!

— Ой, господи, не могу больше! — Миля Абрамовна вздрогнула, лицо ее покрылось пеленой смертельной бледности. — Не хочу больше! Лучше бы сразу!

— Военврач Горяинов, заберите у военфельдшера Гинзбург оружие.

Миля Абрамовна встретилась глазами с Шевченко, водимо, что-то хотела в них прочитать.

— Потерпите маленько, — сказал Шевченко и, пригнувшись, отошел.

— В лес! В лес! Не задерживаться! Иванов, прикройте отход! А кто у Рахимова?

— Трикоз и Титов там.

Вот он, лес, совсем рядом, а дойти и доползти до него почти нет сил. В овраге снегу по пояс. Жить хочешь — ползи. Хорошо еще, что немцы не на лыжах. Да, видно, мало их. А было бы больше — тогда, считай, все пропали бы.

Наконец-то опушка леса.

— Когда же наши союзники будут помогать нам? — пробормотал Иван Копейкин и сел прямо на снег.

— Второй фронт имеешь в виду? Он существует, — сказал капитан Криничко.

— Как существует?!

— Второй фронт сейчас на каждом предприятии. Второй фронт — это и партизаны в тылу. Ты тоже, можно сказать, второй фронт!

— Неужели мы когда-нибудь вырвемся из окружения? — У Раи Шайхутдиновой навертываются слезы, отворачивается, чтобы никто их не видел.

— Эх, была бы рация! — продолжал Копейкин.

— Да десяток танков, — добавляет Горяинов.

— Хоть бы парочку...

Последними в лес пришли Наталья Трикоз и Василий Титов. На плащ-палатке тяжелораненый капитан Рахимов. Лицо его покрылось бледностью и липким потом. Было видно: плохи его дела. Рахимов вопросительно взглянул на Шевченко, тот кивнул:

— Крепитесь, товарищ капитан.

—- Только не бросайте меня.

— Что вы?! Об этом не может быть и речи!

Фролов вместе с Куваевым быстро нарубили елового лапника, устроили ложе капитану Рахимову. Согрели кипяток. А капитан слабел на глазах. Лицо его было уже не бледное, а землистое, с запекшимися губами. С усилием он сделал несколько глотков и отстранил кружку. Искусанные губы дернулись и скривились.

— Позовите капитана Криничко, — попросил он Трикоз.

— Перевяжите мне руку, — донеслось до Шевченко, — что-то кровь сочится. — И увидел, как к Судакову поспешила Рая Шайхутдинова.

Из облаков над лесом выплыло солнце. Заиграл снег на соснах и елях. Бомбардировщики с черными крестами на желтых концах крыльев плыли строгим строем на восток.

Все знали, что здесь оставаться долго нельзя. Но рубили тонкие сосны, делали шалаши. Некоторые собирали сушняк, и скоро запылали бездымные костры. Уже слышался повеселевший говор, бойцы занимались разными делами: одни грели в котелках снег, подкидывали хворост в бледное при дневном свете пламя костров, другие колдовали над своей одеждой, третьи размышляли, покуривая, четвертые, закинув за голову руки, дремали.

Копейкин позвал Шайхутдинову, снял с шомпола кусочек конины и, перекидывая с руки на руку, подал ей. Она кивком головы поблагодарила.

Пошел небольшой снег, зашипел костер, и пламя будто присело на корточки.

— Спать только в шалашах, — будил Комаревич. Он оказался очень выносливым. — Что, забыли, значит, стог сена?

Вчера они наткнулись на стог сена, решили отогреться, отдохнуть. Но в стогу обнаружили восемь замерзших человек. В одном из них Шевченко узнал своего однокурсника по военному училищу лейтенанта Трепачева.

Эта трагедия всех потрясла. Похоронили воинов молча и скорее ушли от страшного места.

— Не спать!

Комаревич ударил палкой по широкой еловой лапе, белый водопад обрушился к подножью елки. Тихо в лесу, так и кажется, что все здесь окоченело и застыло навсегда: деревья, птицы, звери. И нет войны. Но тишина эта обманчива, и никто не доверяет ей. На поле тоже было тихо.

И вдруг «марафонский бег под огнем» — так бойцы окрестили этот переход.

Куваев с поникшей головой сидел прямо на снегу, повернув спину к костру.

— Устал я, — с тяжелым вздохом сказал он Комаревичу, — Косточки просят покоя.

— Потом в шалаш бы пошел. Там хоть дымно, но потеплее.

К Шевченко бежала испуганная Наталья Трикоз.

— Капитал скончался!

Рахимов, подогнув ноги, лежал на еловых ветках неподвижный, невидящий. В тишине леса заскрипело надломленное дерево.

Шевченко, сняв шапку-ушанку, долго стоял над телом каштана.

Жаль Рахимова. Был справедливый человек. Не кичился своей должностью, как некоторые другие. Вот и сон сбылся, только не меня будут хоронить, а Рахимова. Еще один к стае снегирей добавится. А впрочем, может, завтра, послезавтра и я... Нет, нет, только не так. До последнего вздоха будем драться, только бы вырваться из окружения за любую цену и вынести знамя — святыню дивизии.