Медсанбат

— Павлу-уша! — запричитала в голос. — А как же я?

Она схватилась руками за края гроба, словно могла вырвать его из вечного тлена. Он видел опухшее от слез ее лицо.

— Девятнадцать лот — вот и вся жизнь! — услышал он в свой адрес.

Павлу стало совсем грустно. Его хоронят на опушке леса. Лучше бы в селе или на кладбище. Пройдет немного времени, и дождь вытравит слова, написанные рукой Аленки на пирамидке, потускнеют они. Да и сама пирамидка долго не простоит, останется лишь осевший, заросший травой холмик. Разве расскажет он людям, что покоится здесь старший лейтенант Шевченко Павел Остапович, паренек из села Хоромы, что на Черниговщине? И лежать тебе, Павел, в сиротстве горьком и одиночестве. Только Аленка иногда будет приходить сюда.

— Не горюй, — говорит Варфоломеев, — ты превратишься в красногрудого снегиря. Разве не знаешь, что бойцы не умирают, они превращаются в птиц? Мы тебя примем в свою стайку.

Перед ним опустились снегири. А один бурогрудый отделился и подлетел к нему:

— Здравствуй, Павел Остапович!

— А ты кто? — спрашивает Шевченко.

— Не узнали? Я Снегирева.

— Но я только что видел вас у гроба, Алла Корнеевна.

— То мираж. Вот Варфоломеев, — кивнул бурогрудый, — а вот Круглов.

«А где же Аленка? — думает Павел. — Она только что была у гроба. Что, она тоже обратилась в птицу? Постой, а где же другие птицы?» Он попытался представить лица погибших, простых, хороших бойцов. Ведь столько их погибло! Ах, да, в других стаях. Значит, все это верно, что убитые бойцы превращаются в птиц.

Его разбудил Криничко, смотрел на него и что-то спрашивал, а Шевченко чудом угадывал его, словно был где- то в потустороннем мире.

И когда Павел осторожно подсунул вещмешок под голову Шайхутдиновой, поднялся с ельника на ноги, он был твердо уверен, что скоро пробьет и его час.

— Что привиделось, Павел Остапович?

Он не сразу ответил. Посмотрел на березовые поленья в костре, золотые угли которых светились багрово. И, как бы собираясь с мыслями, сказал:

— Снегири приснились. Вроде убитые бойцы в птиц превратились.

Шевченко коротко пересказал сон.

— Вчера увидел снегирей, вот и приснилось. Снегири снегирями, а ты решай давай, куда идти будем. Долго задерживаться тут нельзя. Живым надо думать о жизни. Пусть камни с неба валятся, а надо держаться. Командуй, брат, — и улыбнулся.

И Павлу стало не то что радостно, весело, но не столь тревожно, как до этого. Действительно, мало ли кто попадает в окружение, всем не сладко. Правильно говорит комиссар. Еще повоюем, пока живы. Надо цепляться за жизнь. Трудно, очень трудно сделать это сейчас, в ситуации, которая сложилась на самом деле. На это жизнь, его жизнь. Командуй, как говорит Тарас Тарасович, пока «варит котелок», надейся на лучшее, как говорили древние люди: «Пока дышу — надеюсь». Действовать! Действовать! Но как?!

22

До леса было ещё далеко, когда разорвалась мина. Затем завизжала вторая, третья. Бойцы и командиры залегли и начали отползать друг от друга.

«Откуда же стреляют миномёты?» — думал Шевченко.

Зыбко рябила в глазах белизна…

Справа раздалась автоматная очередь.

— Сержант Фролов — с пулеметом в овраг! — скомандовал Шевченко. — Незаметно выдвинься на высотку и ударь по автоматчикам. Отвлеки хоть на какое-то время. Прижми их к земле. Иначе нам не подняться.

«Хорошо, хоть Фролов ближе к оврагу».

Лежа на снегу, Шевченко подумал, что нет ничего более страшного, чем быть застигнутым минометным обстрелом в чистом поле. Теперь бы только добраться до леса, ведь он рядом. Совсем рядом! Добраться! А потом? Ну что потом? Искать пути перехода через линию фронта. Другого выхода у них не было.

Бойцы лежали, уткнувшись лицом в снег, а вокруг рвались мины. На снегу все больше и больше оставалось черных воронок.

— Ну и лупит, гад! — произнес Рахимов и медленно пополз к кустарнику. И тут же вскрикнул.

Шевченко поднял голову. Рахимов молчал. Полушубок и ватные брюки были изорваны осколками. К нему поползла Наталья Трикоз.

— Куда?! — закричал Шевченко. — Убьют! Пока Фролов не откроет огонь — не двигаться!

— Да в воронку я капитана хотела...

— Подожди.

— Да живой я. Только спина... Спину задело осколками.

Недалеко кто-то закричал:

— Ой, смертушка!

Страдальческий крик дергал нервы другим: мол, сейчас то же будет и с ними. Шевченко посмотрел в ту сторону, откуда донесся крик. Рядом с ним кто-то лежал, уткнувшись лицом в снег, сжав голову руками, чтобы не видеть и не слышать.

А раненый все кричал.

— Пусть грызет снег, шапку, но молчит! — закричал Шевченко.

Ойкнула Миля Абрамовна.

Наконец сержант Фролов открыл пулеметный огонь.

— Ползти в овраг, — зычно произнес Шевченко, — а там в лес. По-пластунски, куда поднимаешься?

— Неужто вот так и погибну, — отозвался Копейкин. — Нутро возмущается: жизнь нам один раз дадена, а отнять ее может всякая гадина! Пожить еще охота!

Кто-то вскрикнул еще.

— Быстрей! Быстрей!

Сначала ползли по-пластунски, потом перебежками, опять падали и остервенело ползли, только бы достигнуть кустарника в овраге, а потом в лес.