Мэгги Кэссиди

И сквозь него, жаждуя, ликуя, добрый здоровенный Иддиёт сурово тащится в соответствии с планом – Я вижу, как он в крапчатых порывах снега под дуговой лампой на Гершоме огибает угол, согнувшись, за ботинками его в снегу остаются маленькие точечки идиотскости, следы доброты в призраковатости и ликованья – в груди моей от такого зрелища колет глубокой сладкой трансцендентной болью, от его вида, от снега, от ночи – а за этими свирепеющими сумраками прячутся тридцать человек, чтобы прокричать мне «С Днем Рожденья», и среди них Мэгги – Иддиёт катится себе в покатых сумраках, его широкая гладкая ухмылка в слякоти, от зубов отскакивают крохотные раздельные сиянья, розовенький, радостный, в его обветренном румяном твердокостном носу тени ноздрей – старый профи-охранник говядины и крюк болтается пониже, чтобы удобнее убивать, когда тресь-футбол вспарывает цветущие торфы – его грудасто-костлявые наросты кулаков скрючены в жестких портновских перчатках на выход – «Фу, гулянки!» говорит он – выбрасывает резким ударом руку и бздынь со всего размаху в забор, чуть вообще не снес с фундамента – говорит «Граргх» и затем «влюп» и начисто сваливает штакетину – часто под уличными фонарями холодными ночами и меня подзуживал так же, бац! – жизнь в приколоченных гвоздями штакетниках замирает от ужаса, костяшки у меня горят, я пробую еще пару раз, «Крепче! резче! вот так!» – какое-то мерзлое старое дерево трескается, штакетина отлетает – мы курсируем вдоль забора, вышибая из него один зуб за другим, тресь, Старик Плуфф, что живет через дорогу от нашего любимого штакетника в скверике, странный старый лоботряс, только и делал, что распахивал окна посреди Лоуэллской Ночи и выговаривал мальчишкам «Allez-vous-en mes maudits vandales!»[58] в своем вязаном чепце, со слезящимися розоватыми глазами, один в своем буром доме у покинутых гробовых ленточек и плевательниц, он слышал треск нашего штакетника в 2 часа ночи – Иддиёт зловеще склабится при одном воспоминании – «Хо йиих!» вопил Иддиёт в тот вечер, когда выборы в Лоуэлле выиграл франкоканадский мэр, Арсено – О золотое имечко, Иддиёт в своем политическом возбуждении подскочил от нашего пятнадцатилетнего тогда еще пинокля, когда родители мои были где-то в густой Лоуэллской Ночи, и вогнал кулак в штукатурку кухонной стены, чудо-хрясь, которым и Джека Демпси[59] ухайдакать можно было, без перчатки, хрясь – и штукатурка выдавилась на другой стороне в комнате с радиоприемником и столом красного дерева – когда мама моя вернулась домой, пришла в ужас, она была убеждена, что он какой-то маньяк и даже хуже – «Он пробил стену кулаком? Сапогом!» Глубоко в стене отпечатались косточки его суставов. «Как он это сделал! Говорю тебе, Биссонетты все ненормальные – у них в этой семейке мужики все чокнутые – их папаша —» Иддиёт, теперь успокоившийся – на минутку останавливается внизу у деревянного забора, я вижу, как он оборачивает свою встревоженную изможденность на четыре этажа вверх под мягко отплевывающимся снежочком и смотрит – «Что? Нет света? Джеки нету дома? Где же этот Здоро Во пацан? Я ему башку точно сверну! Аргх!» – Он ныряет через дорогу и исчезает из моего поля зрения в дверном проеме нашего многоквартирного дома, мощный, про себя обиженный, я слышу, как он штурмует коридоры, Иддиёт подплывает ко мне в сумраке сна столь обширного, что конца ему я не вижу, себе конца не вижу, ему, Мэгги, жизни, жене, всему миру.

– Паря, да ты все здоровеешь, совсем уже морпех! – наше приветствие у дверей.

– Пошли, паря, мой брат Джимми хочет с тобой о чем-то побазарить.

– Чего?

– О, – мол, и дело это не мое, с тяжелыми трагическими глазами долу, – да чё он, ничё, не бзди. Пошли.

Он взрывается от хохота «Хии!» Хватает меня за колено, мы сидим уставившись друг на друга, жестокие железные тиски обхватывают мне ногу, и мы скалим друг другу зубы, продолжая играть Иддиётовских Мор-пехов, что топочут по трапам мостика – Мне хочется сказать «Я знаю про вечеринку, паря», – но не хочу разочаровывать его большое доверчивое сердце – Мы глядим друг на друга, старые кореша. «Пошли, паря. Шапку! Пальто! Пшли!»

Мы сгибаемся под метелью, идем вверх по Муди – Неожиданно в щели проникательных туч катится луна.

– Смотри, луна! – кричу я. – Иддиёт, ты еще веришь, что на луне живет этот дядька с корзиной хвороста?

– Вон те черные пятна – это не глаза! И не с корзиной хвороста, а с вязанкой! – Это дрова – du bois – Твой глаз не верит тому, что видишь? Это ты сам луна, парнишка Ти-Жанни, все, кто надеется, про это знают.

– Pourquoi un homme dans la lune? Weyondonc! (А зачем на луне человек? Да ладно те!)