Мэйдзин

Вскоре после окончания партии меня вместе с шестым даном пригласили на горячие источники Симокамо в Минами-Идзуми, и там я узнал о снах про го. Иногда игрок во сне делает «божественный ход». И по пробуждении иногда запоминает часть партии.

Шестой дан заметил:

– Когда я играю, мне часто кажется, что я где-то видел эту партию. Может быть, во сне.

И он сказал, что чаще всего во сне играет с седьмым даном Отакэ.

30

Перед тем, как лечь в больницу Святого Луки, мэйдзин сказал:

– Партию придется отложить из-за моей болезни. Не хотелось бы, конечно, чтобы посторонние обсуждали, у кого положение лучше: у белых или у черных.

Реплика была в его стиле. Наверняка по ходу игры возникали моменты, которые вряд ли понимал кто-нибудь, кроме самих игроков.

В то время мэйдзин, похоже, был полон сил. После окончания партии он как-то сказал мне и Гои, журналисту «Нити-нити симбун»:

– Когда я ложился в больницу, то и не думал, что белые так прямо плохи. Я подозревал что-то не то, но проигрывать не собирался.

99-м ходом черные сделали нодзоки и вторглись в какэцуги[60] белых. 100-м ходом, последним перед больницей, мэйдзин сделал соединение – цунаги. Позднее он говорил, что если бы вместо этого атаковал черных справа и предотвратил вторжение на территорию белых, то «черные, может быть, и не победили так легко». Более того, он смог занять хоси на 48-м ходу, и, как следствие, в фусэки «занятие важной точки стало практически идеальным для белых», а значит, игра подавала «некоторые надежды». Затем он раскритиковал 47-й ход черных, сказав: «Черные чересчур озаботились защитой и уступили белым все ключевые точки. Этот ход был продиктован чрезмерной обороной».

Однако седьмой дан Отакэ говорил, что если бы не сыграл 47-й ход в обороне, то оставил бы белым лазейки, что считал недопустимым. Шестой дан Го в своем комментарии отметил 47-й ход черных как особенно мастерский.

Я как наблюдатель крайне удивился, когда черные сыграли 47-й ход в обороне, а затем белые неожиданно заняли хоси внизу. В этом ходу я ощутил не стиль седьмого дана, а именно решимость, с которой он вступил в игру. Вынудив белых отступить до третьей линии, он вплоть до этого хода выстраивал плотную стену, и в этом ощущалась его абсолютная мощь. Седьмой дан играл уверенно, без оглядки на возможный проигрыш и без желания попадаться в ловушки противника.

Если бы в тюбане в районе 100-го хода белых игра велась вплотную или исход ее был неясен, то все кончилось бы поражением черных, но, возможно, в этом и заключалась уверенная и продуманная стратегия седьмого дана. Черные выглядели внушительно, их территория не вызывала сомнений, поэтому вскоре седьмой дан разыграл свой характерный прием, умело вгрызаясь в мойо белых.

Порой седьмого дана Отакэ называли воплощением Хонъимбо Дзёва[61]. Дзёва был виртуозом так называемого «наступательного» го, и мэйдзина Хонъимбо Сюсая тоже сравнивали с ним. Он играл агрессивно, считал важнее всего схватку и силой обезоруживал противника. У него была яростная, суровая манера игры. Этот полный опасных моментов и резких изменений размашистый стиль пользовался популярностью среди любителей. И непосвященные зрители последней партии думали, что увидят такое яростное го: столкновение двух сторон, атаку за атакой, запутанные положения. Но их ожидания оказались обмануты.

Наверное, седьмой дан Отакэ старался играть так, чтобы мэйдзин не смог задействовать свои сильные стороны. Чтобы не оказаться в масштабной схватке и не попасться в хитрую ловушку, он всячески сужал возможности для мэйдзина и выстраивал удобные для себя формы. Даже уступив белым большу́ю территорию, он спокойно продолжал укреплять свой лагерь. Это укрепление свидетельствовало не о пассивности, а о скрытой мощи. Отакэ играл уверенно. Хотя он казался стойким и осмотрительным игроком, на самом деле в его манере все было полно физической, ощутимой силы, и, верный своей врожденной проницательности, седьмой дан порой бросался в суровые атаки.

Однако как бы аккуратен ни был седьмой дан, мэйдзин находил немало возможностей бросить ему вызов. Сначала белые собрались занять большую территорию, сосредоточившись в двух углах. В верхнем левом углу, где белые сыграли на мокухадзуси, а черные – в сансан[62], пожилой шестидесятипятилетний мэйдзин играл по-новому. Игра стала напряженнее, и мэйдзин мог воспользоваться этим напряжением, если бы хотел. Но, может, сознавая важность игры или во избежание сложных изменений в беспорядочном бою он выбрал простоту и ясность. И с этого момента где-то до середины игры он отвечал на большинство ходов черных. Поэтому седьмой дан Отакэ, сражаясь с образом противника, который сам и создал, оказался втянут в тонкую, изящную игру.