Механика небесной и земной любви

– Блейз, извини меня, пожалуйста, – сказала Кики. – Не злись на меня, да? Это Пинн, у нее такие глупые шутки.

По голосу сразу угадывалась иностранка, даже когда она не делала ошибок.

– Так-так, и что на сей раз?

Блейз обошел машину и сел за руль. Усилившийся дождь забарабанил по крыше «фольксвагена», отгораживая их от мира плотной серебристой пленкой.

– Видишь, Блейз, – сказала Кики. – Я давно хотела познакомиться с мистером Монтегю Смолл, и Пинн мне обещала.

Блейз включил зажигание, «фольксваген» медленно покатил по дороге.

– Сегодня она сказала, что везет меня к нему, вот мы и приехали. Она видит твою машину, просит остановиться, и мы обе вышли. Пинн открывает дверцу, говорит: да, это его машина – твоя машина, – и потом открывает вот этот ящичек, и мы смотрим, что лежит внутри, и смеемся, но тут она убегает к моей машине… И уехала. А я осталась одна. Я думала, она скоро вернется. Я же не знаю адреса мистера Смолл, пришлось ждать. Но ведь дождь – и я села в машину. И теперь ты пришел! Отвезешь меня обратно в Лондон, да?.. Блейз, что-то не так, да?

Нежный мелодичный голосок Кики как бритвой полоснул по натянутым нервам Блейза. Он стиснул зубы и, раскачиваясь, задыхаясь, как от мучительной одышки, застонал: «Ы-ы-ы…»

– Что, Блейз, что? Скажи Кики!

– Сама знаешь что! Пинн, стерва, наверняка тебе все рассказала.

Кики склонилась к самому рулю и погладила руку Блейза тыльной стороной своей кисти.

– Бедный.

– Понимаешь, я их обеих люблю, – медленно проговорил Блейз. – Вишу на кресте… как распятый, черт побери.

– А ты оставь их обеих себе.

От сочувствия голос у Кики сделался низким и глубоким.

– Не мо-гу! Ах, Кики, если бы ты только знала, если бы!.. И никто, ни один человек мне не поможет. Ненавижу себя. Я себя ненавижу!

– Не надо себя ненавидеть. Ты не такой виноватый, я уверена. Хочешь, расскажи Кики все-все!

«Фольксваген» остановился у маленькой железнодорожной станции – той самой, откуда они с Эмили в ту памятную ночь бежали в Лондон. Повернувшись, Блейз с грустью оглядел свою пассажирку: ее длинные влажные спутанные волосы, огромные взволнованные темно-карие глазищи, чистую и тонкую до прозрачности полудетскую кожу ее лица, в котором время и природа сошлись в образе совершенства, не оставив пока никаких иных следов. Ее груди, хранимые внутри тонкой небесно-голубой оболочки.

Кики снова улыбнулась – нежно, печально.

– Я поеду домой на поезде, да? – Она была умная девочка. – Пока, Блейз. Все будет хорошо, ты увидишь.

– Подожди, не уходи так сразу, – сказал Блейз, удерживая ее за краешек влажного голубого рукава.

Он притянул ее к себе, так что ее голова запрокинулась, обхватил ладонями ее лицо (руль больно упирался ему в плечо) и, вдохнув в себя запах юности и дождя, осторожно поцеловал в губы. Потом легонько оттолкнул ее – и она ушла. Когда Кики входила в здание станции, он уже не смотрел на нее.

Проехав еще немного вперед, Блейз свернул с основной дороги на какое-то ответвление и остановился на обочине. Уронив голову на руль, он опять издал долгое, мучительное «Ы-ы-ы!..» Что это, неужели он окончательно свихнулся?

Монти закрыл за Блейзом дверь, задвинул щеколду и вернулся на свое место за столом. Ему было тошно от Блейза, тошно от самого себя. Почему он не настоял, чтобы Харриет встречалась с Блейзом без него? Почему с такой готовностью согласился быть «председателем»? Просто ему было любопытно, чем все это закончится. Какого черта ему нужно? Он что, правда когда-нибудь был другом Блейза? Или вообще другом, все равно чьим – Эдгара, например? Мысль показалась Монти бредовой. Его дом, еще недавно чистый, как обитель отшельника, был теперь полон людей. Харриет, вездесущий Эдгар, да еще двое детей вдобавок. У него в доме – двое детей! Ни до, ни после своего выкидыша Софи так и не могла решить, хочет она детей или нет. Монти ждал сначала с надеждой, потом со страхом. Со страхом – потому что он уже не был уверен, его ли это ребенок.

«Какое мне дело до всех этих людей?» – спрашивал он себя. Дэвид слонялся по дому как привидение. Сталкиваясь с ним то в холле, то на лестнице, Монти мимоходом брал его за руку и легонько сжимал, словно здоровался; однако от долгих бесед с Дэвидом неизменно уклонялся. И хотя подслушанный однажды в саду обрывок разговора между Дэвидом и Эдгаром привел Монти чуть ли не в бешенство, сам он упорно не хотел идти на сближение. Он боялся слез Дэвида, боялся, что Дэвид начнет как-нибудь проявлять свою привязанность к нему. Отношения с Люкой не то чтобы не складывались, их просто не было. Монти питал антипатию к этому ребенку – не только из-за Дэвида, но еще потому, что Люка сам по себе как-то странно его раздражал. В свою очередь, Люка, чувствуя неприязнь, при виде хозяина дома неизменно превращался в «трудного» ребенка, умолкал и смотрел на Монти не мигая и не улыбаясь. Монти отвечал тем же. Он знал, что Харриет советуется с Эдгаром по поводу образования Люки. С Монти никто не советовался.