Механика небесной и земной любви

В темноватом холле стройные пилястры перерастали под потолком в рельефные балки и сходились к центру, закручиваясь над головой причудливой спиралью.

– То есть ты хочешь сказать, что все эти годы… Да этому мальчику уже, наверное… И Блейз все это время ее обманывал… содержал любовницу и ни слова не говорил Харриет?

– Именно так. Можешь зайти, выпить чего-нибудь. А потом уезжай.

Они вошли в мавританскую гостиную. Во времена мистера Локетта в нише, обрамленной чечевичным узором, располагался фонтан. Монти заменил его книжным шкафом, и теперь павлиньи переливы загадочно синели над корешками книг.

– Я этого не вынесу, – сказал Эдгар, тяжело опускаясь в белое изящное плетеное кресло.

Кресло жалобно скрипнуло.

– А тебе и не надо ничего выносить.

– Я хотел сказать: я не смогу больше туда приходить.

– Точно?

Эдгар, облаченный в шерстяной костюм, нещадно потел – снять пиджак ему не пришло в голову. Монти был в белой рубашке и черных брюках с узеньким кожаным ремешком. В гостиной было прохладно, благо утром Монти предусмотрительно закрыл ставни. Достав высокие стаканы, он приготовил два коктейля: джин, сок свежевыжатого лимона, ломтик лайма, принесенного вчера Харриет, немного содовой, несколько листиков петрушки для украшения – так когда-то делала миссис Смолл. Софи никогда не пила коктейли, даже летом.

– А как я туда пойду, когда в доме такое горе? Кошмар. Ничего кошмарнее представить невозможно. Бедная Харриет…

– Да, бедная Харриет, – отозвался Монти, страшно злясь на Эдгара: мог бы держать свои причитания при себе.

– Свинья он, этот Блейз. Вмазать бы ему как следует. Иметь такую прекрасную жену и…

– Все не так просто, – сказал Монти. – Может, ты и прав. А может, нет. Мы никогда не узнаем, как там все было на самом деле.

– Конечно не узнаем. – Эдгар пододвинул хозяину пустой бокал, явно за добавкой. – Не выспрашивать же, не лезть человеку в душу. И так ясно, Харриет перед ним чиста. Я только не совсем понял, на что это ты сейчас намекал.

– Ни на что я не намекал.

– А как она узнала?

– Блейз сам ей сказал. Нервы не выдержали.

– Свинья. Боже. Я уже не смогу разговаривать с Харриет, как раньше.

– Раньше – это когда? Ты с ней знаком меньше недели.

– Но она захотела, чтобы я тоже знал, – удивительно, правда? Как выразить ей свое сочувствие?.. Боже, какое ужасное испытание.

– Ужасное, – согласился Монти. – Но, как ты правильно заметил, неприлично лезть людям в душу. Так что вали-ка ты обратно к себе в Оксфорд, вот что. Давай допивай – и вперед.

Второй бокал Эдгар допил и уже держал в руке третий, наполненный до краев.

– Может, написать ей письмо? Как ты думаешь, я могу написать ей письмо?

– Вот-вот, напиши ей письмо. Из Оксфорда. А теперь допивай и уходи.

Харриет обещала зайти к Монти завтра утром на «долгий», как она сказала, разговор. Монти ждал ее прихода с чувством смутного, но в целом приятного волнения. Сейчас ему хотелось, чтобы Эдгар поскорее убрался и не мешал ему думать о Харриет.

– Что это ты такое делаешь? – спросил Дэвид.

Харриет, одетая в свое бледно-лиловое платье и белый жакет, хлопотала на светлой по-летнему кухне. На столе, покрытом красно-белой скатертью, уже стоял их лучший чайный сервиз и было приготовлено угощение: мед, тоненькие тосты с маслом, печенье с цукатами. Это было странно. В доме Гавендеров чай во второй половине дня никто не пил, а цукаты Харриет держала для себя, она любила перехватить что-нибудь вкусненькое часов в одиннадцать.

Харриет молча указала взглядом за окно.

Бледные щеки Дэвида вспыхнули, но больше в его лице ничего не изменилось.

– Это он, надо понимать?

– Да.

– Она тоже здесь?

– Нет.

– И часто у нас будут такие визиты?

– Не знаю.

– Ты его приглашала?

– Нет.

Дэвид направился к двери.

– Куда ты?

– Гулять. Не вернусь, пока он тут.

– Дэвид, – сказала Харриет. – Пожалуйста, поговори с ним. Скажи ему хоть слово. Одно только слово, ради меня. Пригласи его выпить с нами чаю.

Дэвид внимательнее взглянул на мать. Она стояла перед ним с ярко-красной, как у экзотической птицы, шеей, лицо тоже было красное и взволнованное, даже как будто опухшее от волнения, но глаза сухие.

– Знаю, что это очень трудно, – сказала Харриет. – Но если не решишься сейчас, в следующий раз будет еще трудней. Надо сделать вид, что это легко и естественно, иначе потом будет просто невыносимо. Пожалуйста, Дэвид. Прошу тебя.

Вошел Блейз, как-то странно преобразившийся. Вид у него теперь был конфузливый и глуповатый – примерно как у Баффи, – лицо небритое, в красных пятнах, сквозь щетину проступали пунцовые точечки раздражения.

– Смотри, кто к нам пришел, – сказал он, улыбаясь Харриет нелепой, конфузливой улыбкой.

Дэвид поспешно отвернулся, как в детстве, когда не мог видеть, как кто-нибудь из родителей некрасиво ест.

– Что будем делать? – робко спросил Блейз.

– Я попросила Дэвида поздороваться с ним и пригласить его на чай, – сказала Харриет.

– Дорогая… Думаешь, это… возможно?

– Разумеется, возможно. Не сидеть же ребенку на лужайке, с собаками.

Блейз обернулся к Дэвиду. Он, видимо, собирался что-то сказать, но не успел.