Меланхолия

— Панок, напишите вы мне адрес,— тихим, ласковым голосом попросила она и хотела положить письмо на окош­ко. Но почтовик демонстративно отвернулся.

— Я не обязан писать вам адреса!

Молодица с растерянным видом отошла в сторону.

Тут начали сдавать свои посылки те пожилые женщины.

Лявон ждал и смотрел... «Наверное, ты и будешь Стасютиным мужем»,— с ненавистью подумал он об этом чи­новнике. Когда подошла его очередь, он положил перед прилизанными усиками свои письма (хотел послать их за­казными) и сказал:

— Дайте мне ручку, я напишу адрес этой женщине.

Но в эту минуту вошел второй чиновник, и кто-то из ожидающих в комнате тихим почтительным голосом произ­нес: «Сам начальник...»

Это был довольно высокий чернобородый мужчина со злым, но трусливым взглядом.

Он услышал просьбу Лявона и, проходя мимо, бросил недовольным тоном, чисто по-русски и с нездешним, особенным выговором:

— Никаких там ручек не давать!.. Лежала ручка, стащили, пущай типерь пишут пальцем...

Лявон залился краской, но промолчал.

Вслед за почтмейстером, когда тот сел за стол и принялся разбирать бумаги, вошла чернявая курносенькая барышня, а за ней аккуратненький студентик, очень похожий на того, с которым Лявон поспорил на вокзале, когда ехал из школы на работу.

— Извините! — вежливо, но брезгливо произнесла барышня за спиной Лявона и вместе со студентиком вошла в канцелярию. — Можно ли деньги послать? — совсем иным, приятельским, кокетливо-шутливым тоном спросила она, глядя на почтмейстера.— Здравствуйте, начальник!

— Ваш покорный слуга! — ответил почтмейстер, расшаркался, пожал ей и студенту руки и подставил стулья. И полилась у них милая, веселая беседа.

Тем временем почтовик с черненькими усиками сначала встал и раскланялся с ними из-за стола, потом написал, что нужно для гарантированной доставки Лявоновых пи­сем, и понес квитанционную книгу, очевидно, на подпись своему начальнику. Там еще раз раскланялся и пожал гостям руки.

Лявон терпеливо ждал квитанцию, но почтмейстер все был занят разговором с барышней и приемом денег.

Потеряв окончательно терпение, Лявон отошел от окна и сел на табуретку.

На сердце у него кипело, хотелось написать о работе почты в газету. Редакции менялись, желание раскритико­вать почтовиков в газете то вдруг пропадало, то снова жгло его сердце.

Спустя какое-то время он снова подошел...

А те не умолкают, говорят и говорят,— студентик хрюкает, барышня — черный жучок — заливается смехом, начальник качает головой и изредка улыбается, даже почтовик, что у окошка, и тот молча ухмыляется.

— Дайте квитанцию! — суровым голосом сказал Лявон, просунув голову в окно.

Все обернулись...

Почтмейстер что-то написал, заглянув в книгу, встал и подошел к самому окну, скосив злые глаза, швырнул Лявону квитанцию и гаркнул:

— Ты не нахальничай, парень, у меня готовых квитан­ций для тебя нет.

Все еще раз оглянулись на Лявона, и он с клокочущим от гнева и обиды сердцем, опять сел на табуретку, смотрел и никого не видел перед собой.

«Ты меня так смело оскорбляешь потому, что я в кресть­янском жупане... — С каким-то виноватым чувством, слов­но надеясь на сочувствие и жалость к себе, подумал он.— Но как только ты узнаешь, что я землемер, тебе станет стыдно... Крестьянина ты запросто можешь оскорбить... Погоди же...» — мысленно угрожал он чиновнику, хотя и знал, что решительно ничего ему не сделает. Стало стыдно и противно на душе: все-таки нарвался на скандал. И все сидел, сидел как прикованный и не мог стронуться с места.

Пробило десять часов.

— Господа, почта закрывается,— объявил почтовик с черненькими усиками и захлопнул оба окошка.

Люди расходились.

Ушли и барышня со студентом.

Через какое-то время вышел и прилизанный чиновник в пальтишке нараспашку, бросил на Лявона удивленный взгляд, мол, чего это он остался один в помещении, и выско­чил на улицу. «Видно, торопится в костел или на прогул­ку»,— подумал между прочим Лявон и продолжал сидеть, будто прирос к своей табуретке в приемной.

Наконец и почтмейстер, хлопнув дверью в канцелярии, стал закрывать комнату, но, еще не закрыв, оглянулся и увидел Лявона.

— Ты почему это не уходишь? — подозрительно и грубо спросил он у этого дерзкого деревенского парня, каким показался ему Лявон.

— А вот почему...— каким-то чужим осипшим голосом тихо ответил Лявон, встал и как в тумане, но твердо и легко подходил к самой черной бороде. И сам не знал, как и почему рука метнулась, пальцы вмиг сложились, и он щелкнул почтмейстера по носу.

Тот побелел, растерянно вскинул руки, метнулся назад, за двери, захлопнул их за собой и уже из канцелярии крикнул с болью и опаской:

— Что вам здесь надо?

Лявон, отупев, не знал, что делать, взял да и пошел за порог, на вольный воздух.

Никто его не догонял.

«А вот почему...— шептал Лявон,— и вот почему...» — сжимал кулаки, вспоминая, и быстро шел сквозь толпу, собравшуюся возле лавок, и все не мог успокоиться. Над торжищем стоял гомон людских голосов, висело облако пыли...

3

ПОВОРОТ

Мой милый товарищ.