Мелгора. Очерки тюремного быта

Отбой в десять вечера, подъём в шесть утра. С подъёма нары откидывались к стене и закреплялись специальным штырём. Так что зеку, водворённому в шизо, оставалось либо переминаться с ноги на ногу целый день, либо сидеть в худой одежонке на ледяном цементном полу. Впрочем, если в шизо водворяли с формулировкой «с выводом на работу», то день заключённый проводил в большой «рабочей» камере. Здесь пилили школьные мелки, которые расфасовывались затем по коробкам, и отправлялись в учебные заведения по всей стране.

Школьники, естественно, и не догадывались о том, что палочку мела, которым пишет на доске учитель, старательно выпиливал, вытачивал из бесформенной глыбы мела какой-нибудь убийца, грабитель, к тому же злостный нарушитель режима содержания в ИТУ.

В ПКТ было чуть «покомфортнее». Камеры оборудовались столом, длинной скамьёй, прикреплённой к полу, полы были деревянными, а нары на день не убирались. Впрочем, лежать на них в дневное время было запрещено. Водворённым в ПКТ полагались матрас, одеяло с подушкой. Кроме того здесь разрешалось иметь кое-какие запасы продуктов питания, купленные в ларьке, письменные принадлежности, сигареты, махорку, спички. Сюда ежедневно доставляли газеты — центральные, областные, и колонийскую многотиражку «За честный труд!», прозванную зеками «Сучий вестник».

Такая разница в условиях содержания объяснялась тем, что в шизо водворяли на срок не более пятнадцати суток, а в ПКТ — до шести месяцев. Правда, в случае нарушения режима можно было, уже находясь в шизо, схлопотать дополнительную «пятнашку», а из ПКТ по той же причине не вылезать годами.

Нормы питания для содержащихся в «буре» были занижены, а в шизо и вовсе кормили через раз. В «лётный» день выдавалось четыреста граммов серого хлеба, кружка кипятка, и соль «по вкусу».

Но особенно тяжело переносили заключённые в шизо запрет на курение.

При водворении их «шмонали», переодевали в специальную робу, так что не было возможности пронести даже табачные крошки.

Сопровождавший нас прапорщик, орудуя огромным ключом, открыл замок «тюремного типа» в опутанной колючей проволокой калитке, и мы прошли на территорию изолятора. У входа нас встречает контролёр по прозвищу Полтора Ивана. Он пригибается в дверном проёме — низковатом для его двухметрового с гаком роста.

Мы входим внутрь. В нос привычно шибает застоявшийся запах табачного дыма, параши, немытых тел. Дядя Ваня лениво шмонает Гошу — доверяй, но проверяй. Чтоб не передал чего в камеры.

— Стучат? — интересуется Батов.

— Колотят, козлы! — возмущается прапорщик.

Узнаю, в чём дело. Дневальный, приписанный к штрафному изолятору, он же «баландёр» — разносчик пищи, отказался втихаря нелегально передавать «малявы» и «дачки» из жилзоны в камеры «отрицаловки». Хотя такая возможность у него была. В отместку зеки плеснули на него мочой из кормушки, после чего сочли «активиста» «опущенным». И теперь отказывались принимать пищу из рук «петуха».

— Из какой хаты плеснули? — спросил Батов.

— Да из третьей. Там Бес сидит, он и кипишует, — пояснил контролёр.

Дежурный по колонии подошёл к указанной камере, приказал коротко прапорщику: — открой!

Тот отпер, с ржавым визгом распахнул тяжёлую дверь, гаркнул зычно:

— Встать!

Арестанты, плохо различимые в сумеречном свете, вяло поднялись с цементного пола, встали вдоль стены — человек пять.

— Что, аборигены, не сидится спокойно? — угрожающе вопросил Батов. — Вы ведь, козлы, не только дневального, а и кормушку в хате своей мочой облили! А жратву через неё получаете. Так что, по понятиям, вы все теперь пидарасы!

— Фильтруй базар, начальник… — подал голос кто-то из обитателей камеры.

— Я тебе, казол, щас мозги профильтрую! — рявкнул Батов. — Дубинкой резиновой! То же мне, блатной нашёлся… Срал я на таких блатных! Для меня на Мелгоре воров нет. Я для вас здесь главный вор! Короче. Ещё раз стукнет кто в дверь — вместо доктора «чекистов» приведу. Они вам дубинал пропишут!

Угроза Батова не была пустой. В случае массовых неповиновений, беспорядков в зону вводили солдат конвойного батальона, экипированных устрашающе бронежилетами и касками, вооружённых щитами и дубинками. Делалось это не часто, на моей памяти лишь однажды, и расценивалось в те годы как ЧП всесоюзного масштаба. Впрочем, тюремное руководство шло на хитрость. Чтобы не нервировать высокое тюремное начальство в Москве, скрыть собственные упущения в обеспечении должного режима содержания осуждённых, в главк докладывали о «проведении тактических учений внутренних войск по пресечению и ликвидации массовых беспорядков на базе такой-то колонии». А учения — это уже не ЧП. А плановая боевая подготовка конвойных подразделений, за что колонийское руководство не то что ругать, а поощрять впору.

В тот день всё обошлось. Дневального всё-таки сменили, назначив на его место ещё более «отмороженного козла», зеки успокоились, и я начал приём.