Мелгора. Очерки тюремного быта

Я жил при части. Однажды в воскресенье подошёл ко мне фельдшер срочной службы, младший сержант Аслан Кертиев, кабардинец. И рассказал, что к его земляку, дагестанцу, приехали мать и брат. А увольнительную выписать некому. И не могу ли я отвести солдатика в гостиницу, на встречу с родными?

Привёл. Брат солдата — слегка за тридцать, подвижный, очень вежливый кавказец, небольшого росточка, с усиками, усадил меня за стол. Угощал душевно, прямо-таки потчевал… Был сверхлюбезен, предупредителен. Мы с ним тепло попрощались.

Позже я спросил Аслана:

— Кто этот парень? Учитель? Музыкант? Такой интеллигентный…

— Он, товарищ лейтенант, вор в законе. Его весь Дагестан боится и уважает…

13.

На Мелгору редко, но попадали заключённые, осужденные к высшей мере наказания — расстрелу. Понятно, что только из числа тех, кого помиловали, и заменили в последний момент приговор на более мягкий — как правило, пятнадцать лет лишения свободы с отбыванием первых пяти лет на тюремном режиме. Иногда — с последующей, после отбытия всего срока, ссылкой на пять лет. Понятно, что ни под какие амнистии такие зеки не подпадали. Разного рода досрочное освобождение к ним тоже не применялось.

С приговорёнными к ВМН (высшей мере наказания — расстрелу) я ближе познакомился уже после службы на Мелгоре, в следственном изоляторе Оренбурга.

В Оренбургском следственном изоляторе не расстреливали. Где приводили приговор в исполнение — в конце 80-х это была государственная тайна, но все зеки знали, что стреляют в сизо в соседней области. Это называлась "исполнительная тюрьма", а по сути, такой же следственный изолятор, как в Оренбурге.

При исполнении приговора ВМН (высшей меры наказания) всегда присутствовал начальник тюрьмы (следственного изолятора), прокурор, и начальник медицинской части (вот бедолага!).

Зека из камеры забирал усиленный конвой, под руки, волокли, надев мешок на голову, в специальную камеру. Там прокурор зачитывал ему отказ в помиловании. Потом подходил прапорщик, и стрелял в голову приговорённого из пистолета "Макаров".

Трудно представить себя на месте прапорщика. Он о чём-то думал, когда нажимал на спусковой крючок? Ему давали читать уголовные дела (а в то время, уверяю вас, зря не расстреливали)?

Ходят легенды, что потом прапорщику выдавали стакан водки, но я в это не верю. Хрен бы расщедрилась советская власть на такие дополнительные расходы на «исполнителя»!

Как расстреливали, я не видел.

А вот на расстрел в 1990-м году приговорённых к ИМН (исключительной мере наказания) отправлял несколько раз. Будучи уже в должности ДПНСИ (дежурным помощником начальника следственного изолятора).

На продоле "вышаков" содержалось обычно 15–20 человек. В камерах по одному-двое. Они знали расписание этапов, и в эту ночь не спали.

За приговорённым к высшей мере прибывал спецконвой внутренних войск — офицер (в звании капитана, не менее), и солдаты срочной службы — два-три сержанта. Все — с армейскими пистолетами "Стечкина" в деревянных кобурах. Последние меня всегда обескураживали. Это же мальчишки! Как они дальше будут жить?! Впрочем, как — понятно из судьбы хотя бы Довлатова… Но кого в те годы это интересовало?

По прибытии спецконвоя в изоляторе собирали всех, кто в эту ночь оказывался под ружьём. Как правило, два корпусных прапорщика, дежурного опера. Всего получалось человек десять.

Мы чинно, стараясь не греметь сапогами, поднимались по железным лестницам на продол "вышаков".

Но всё было напрасно.

— За кем? — раздавалось из-за какой-нибудь железной двери.

— За Саньком, кажись…

Мы со страшным скрежетом отпирали замок камеры. Приговорённый, прихватив тощий сидорок, держа руки за спину, замирал с готовностью у стены.

Ему показывали заготовленный кляп из вафельного полотенца:

— Будешь орать, или пойдёшь мужиком?

— Да чего уж, гражданин начальник… Пошли…

Армейский конвой надевал на него особые, никелированные, наручники (у нас таких не было), и мы вели его в обыскную. Там раздевали догола (меры безопасности!), и шмонали, изымая практически всё.

— Зубную щётку и пасту оставьте… — тихо просил приговорённый.

— Кариес тебе уже не грозит… — хмуро отвечал начальник спецконвоя, выбрасывая всё лишнее в стоящую здесь же урну — «ванёк».

За всё время подобных процедур, мне, искренне, жаль было деда, илекского казачка лет семидесяти. У него было четыре трупа — пострелял соседей из ружья из-за земельного спора.

Когда мы вошли, я показал ему кляп:

— Как, дед, орать не будешь?!

— Да чего ж, сынок! Я над людьми поизгалялся, теперь вы надо мной, как хотите, изгаляйтесь…

И покаянно пошёл на расстрел.

Кое-кто, почитав мои "зоновские" заметки, особенно касающиеся расстрельных подробностей, наверняка оттопырит губы брезгливо: "В порядочном обществе замешанным в таких делах не подают руки…".

Молю Бога, чтобы ребёнка члена такого "порядочного общества" не истерзал и не убил какой-нибудь маньяк, коих ещё немало водится на наших российских просторах.

И тогда этот горемыка наверняка выслушал бы расстрельный приговор суда нелюдю с удовлетворением…