Мелгора. Очерки тюремного быта

Понимая, что штрафного изолятора теперь уж точно не избежать, (членовредительство в те годы расценивалось как злостное нарушение режима содержания), Ара где-то раздобыл молоток, два больших гвоздя, и прибил себе, сидя на кровати, ступни к полу. Когда мне доложили об этом, страдальца уже освободил Шура Коровин. Не заморачиваясь поиском клещей или плоскогубцев, он просто взял Ару за шкирку, поднял, оторвал от пола, и погнал пинками к выходу из санчасти, где армянчика уже ждал дежурный наряд контролёров с тем, чтобы препроводить в шизо. Позже, насколько мне известно, его отправили куда-то уже из нашей зоны по тем же «оперативным соображениям».

«Сучьей зоной» Мелгора стала после крутой разборки активистов с блатными.

Оперативники проморгали назревавший конфликт, и ночью несколько десятков активистов, вооружившись палками и заточками, пошли по отрядам мочить «отрицаловку».

Заходя в помещение, орали: «Блатным — встать! Мужикам и остальным — лежать!».

Тех, кто поднимался, били. Лежащих не трогали, но оказавшиеся среди них «блатные» отныне считались «разворованными». Несколько человек попали в санчасть, одного «пацана» едва не забили насмерть — его спас, накрыв своим телом, как отважный командир выпавшую из рук новобранца гранату, ДПНК Батов.

С тех пор власть в зоне принадлежала «активу», но авторитетные зеки, конечно, оставались.

Помню, был такой орчанин по фамилии Сухов. К нему с жалобами частенько бегали «мужики», приходила советоваться и «отрицаловка». Прапора-контролёры относились к этому невысокому, жилистому, действительно сухому какому-то заключённому с уважением, и по пустякам не трогали.

Сухов был убийца, ушёл из-под «вышки», и первых пять лет после помилования провёл на «крытой», то есть на тюремном режиме.

Оказавшись однажды в санчасти, он пил чай с дневальными, словно простой «мужик», мастерил из разноцветных ниток и проволоки какие-то цветочки, и дарил их медсёстрам. Был отменно вежлив, никогда не повышал голос, медиков ни о чём не просил, безропотно вынося все назначенные ему процедуры.

Я как-то поинтересовался:

— Послушай, Сухов. Извини, конечно, за любопытство, но ты из «блатных», или как? Смотрю — и с активистами, и с «отрицаловкой» на равных кентуешься, чай пьёшь…

— Я, Александр Геннадьевич, папа римский, — усмехнувшись, разъяснил он. — Живу, как хочу, общаюсь, с кем хочу. Меня во многих зонах знают. Если что не так — любому глотку зубами перегрызу. Но — за дело. А все эти «масти», воровские понятия — ерунда, детский сад для малолеток. Главное — в любой ситуации человеком оставаться…

Как-то обитатели шизо, протестуя против каких-то притеснений администрации, замутили голодовку. Среди них оказался и Сухов. Держались арестанты стойко, Сухов, который был старший по возрасту, ослабел больше других. Я по медицинским показаниям решил вывести его в санчасть.

— Не пойду, — решительно мотнул он головой в ответ на моё предложение перебраться в стационар из бетонной камеры, в которой даже голые нары на день откидывались и пристёгивались к стене. — Что братва обо мне подумает? Не-е… Спасибо, конечно, за заботу, гражданин доктор, но мне такая лафа не канает…

К слову, объявление голодовки тоже считалось злостным нарушением режима. Объявивший голодовку непременно водворялся в штрафной изолятор. Три раза в день ему приносили в камеру пищу, и оставляли на два часа. Потом, если заключённый отказывался есть, уносили.

Принудительное кормление осуществлялось через зонд, специальными питательными смесями, но не ранее, чем через десять дней после начала голодовки, по медицинским показаниям. Однако на моей памяти никто из голодающих такой срок не выдерживал — либо конфликт исчерпывался, либо аппетит брал своё.

Да и, в соответствии с инструкциями «для служебного пользования», принудительно кормить следовало только тех заключённых, кто объявлял голодовку, предъявляя обоснованные требовании, которые по объективным причинам администрация не могла удовлетворить в данный момент. Кроме того, принудительному кормлению, согласно тем же инструкциям, подвергались психически больные, отказывающиеся от приёма пищи, а так же иностранные граждане, арестованные и осужденные за шпионаж. Шпионов на Мелгоре никогда не содержалось, психи, как правило, наворачивали порции за троих, вылизывая миски, так что желудочным зондом за все годы службы воспользоваться мне ни разу не довелось.

Ну и, если уж речь коснулась «авторитетных» зеков, блатных.

Весь мой тюремный, да и житейский опыт подсказывает: если «сидельцы» в зоне или на воле начинают вас оскорблять, угрожать — это наверняка уголовные сявки, ни на что не годная шелупонь, черти.

«Правильные пацаны», «здравые арестанты» так себя не ведут.

Помню, 1980-м году, ещё до Мелгоры, во время службы в армии, в Белой Церкви (Украина) я вдруг, молодым лейтенантом, оказался самым главным доктором артиллерийского полка. Все старшие по званию и должности ушли в Афганистан, а нас, "двухгодичников", "пиджаков", как я теперь понимаю, пожалели.