Мелкий принц

Эд кивнул, откинулся на подушке, поправил наушники и стал быстро-быстро чиркать по струне. Валера не любит арабов. Об этом он поведал мне, когда мы возвращались в школу, а с моего носа текла кровь в сложенные в ковчег ладони. Сегодня, когда они наебали его на десять граммов, он невзлюбил их еще сильнее. Но я выбью его кадык тем же ударом, что меня спас (у нас одна и та же школа), если он при мне будет на арабов гнать. Он это знает. Еще тогда, в автобусе, я сказал ему, что все люди братья. Да и вообще, обобщать нехорошо. Эдвард вон тоже араб, а ты пойди поищи таких, как он. Я среди наших пока что не встречал.

V Остров Святой Маргариты

Вторник из раза в раз лучше не становится. Тот же ничтожный день, что и на предыдущей неделе, и на той, что будет. Вторник подростка похож на вечер воскресенья ребенка. Никакой послеобеденный «Дисней» радости не добавит. Не заговорите беду, нет! Скрудж Макдак еще купается в золоте, а розовое солнце уже ползет на запад по соседской блочке. Бетонная стена заслоняет последние лучи, и дальше только ночь, вьюга и черное утро понедельника. Если отмотать биоленту еще, то вторник прозвучит мелодией из «Спокойной ночи, малыши». Да, впереди еще несчастный мультик, можно было бы порадоваться, но радость отягощена знанием конечности всего. Сейчас еще немного поиграется диктор рукой в заднице поросенка, и меня поведут спать. А спать я иду, как на плаху. Под окном метель раскачивает тополя, в чьих ветвях ночуют мерзкие старухи, что днем сидят на предподъездных лавочках. И я неумело молюсь высокомерному Богу, чтоб он отменил ночь с ее жильцами. Я не знаю, как и когда умру, только соседка из третьей квартиры знала. Она все мое детство рассказывала, что умрет в семьдесят от разрыва аорты. И так бы и случилось, скорее всего, не умри она в шестьдесят восемь от алкогольного отравления. В отличие от нее, я не знаю. Но уверен, горестное событие это случится во вторник, будь он проклят. Ничего памятного в тот вторник в Грассе не произошло. Другое дело – среда…

Я потянулся, присел и подивился тому, что опередил будильник. Эд во сне скулил и скреб ногой по матрацу. «Тур-де-Франс» вчера смотрел, подумал я. Ручьи еще бежали по дороге, ведущей к школе, но то были остатки, последние высыхающие слезы предрассветной грозы. Заиграла мелодия электронных часов. Эдвард проматерился и свесил шерстяные ноги.

– Вы сегодня едете в поход, – напомнил он.

– Помню. Может, и ты, а? Все-таки не в класс. Проветримся?

– Остров Святой Маргариты. Площадь около двух квадратных километров. Расположен в девятистах метрах от Канн. Заповедник. Покрыт эвкалиптовым лесом. Население – меньше десяти человек, персонал музея.

– Ладно, я понял.

Иногда он был просто невыносим. Я рылся в комоде, стараясь найти что-нибудь надежней тряпичных кед. Все же в открытое море выйдем. Пускай и на двадцать минут.

– Остров знаменит фортом Рояль, построенным крестоносцами и превращенным впоследствии в самую охраняемую тюрьму Франции. Среди селебрити-узников: человек в железной маске…

– Эд, да заткнись уже.

Я захлопнул дверь, а из-под нее в щель выползал бесстрастный дикторский голос и следовал за мной по коридору:

– Мифологизированный романистом Дюма…

Аурелия зашла в первый автобус, и Наташа тоже, и Натан, и Бен, а опоздавшие – я, Валера и прочий сброд – отправились на втором. Я сел в хвосте одним из первых, и только завидев блуждающий Валерин взгляд, жадный до собеседника, закрыл глаза и вдавил плей-кнопку «Сони вокмэна». До порта, весь час пути, я слушал Life on Mars на повторе, раз двадцать или больше, как это делают все подростки, когда полюбившаяся музыка рождает в их не обрюзгшей еще фантазии случайные, им самим не до конца понятные образы.

В одну лодку с Аурелией я тоже не попал. С пирса я увидел ее голову, похожую на вишню, ведь шея у нее была тоненькая, а волосы, покрашенные в розовый, она взбила кверху, как песочное тесто. Она явно не пропала бы в тусовке девчат Марии Антуанетты. Я не успел примерить мысленную мушку к ее щеке, справа от верхней губы, как широкоплечие поклонники скрыли ее голову от моих глаз. Ну и пусть… Зато она не видела, как я блевал за борт съеденным только что сэндвичем с сыром бри и как Валера держал меня за бока с пониманием дела и с сочувствием. Море не оказалось моей стихией. Волны хороши только с берега, запомнил я раз и не навсегда. Хотя что запоминать, если через три часа плыть обратно. Поблевал и поблевал, не так страшно, не вторник все-таки. На пароме нашелся единственный туалет со значком инвалида, куда я незаметно улизнул и где отсиживался до причала. Вдруг на острове туалетов не будет. Аурелия будет, а туалетов нет. И я решил не пересиживать качку зря. Мушкетеры срать за пинии не бегали, не припомню такого. Вот и мне нечего.