Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Шипя тормозами, прошел встречный поезд. Остановился. «Максим» закричал, дернул. Чокая буферами, состав двинулся.

Я подтянулась, вскинула ноги и улеглась на своей полке. Веер подсолнечной шелухи и окурков осыпал меня – это парень с третьей полки высунулся в окно, крича:

– Са-а-дись, ребята! Останетесь… Садись, Миха, лезь!

Пассажиры бежали по платформе и гроздьями вешались на подножку. Входившие в вагон отфыркивались:

– Ну и крепок дух!

Я хотела опять приняться за Канта, но стук, шум и духота мешали думать. «Пожалуй, неплохо бы ехать в салон-вагоне, – мелькнула мысль, – все-таки чистота – приятная вещь. И не будут мешать…»

Старик напротив курил махорку и рассказывал, как ездил в Вятку, к сыну:

– Ничего угошшали, подходяшше! Ничего, говорю… – твердил он.

Толстощекая старуха пила кипяток и рассказывала соседке об уме своей коровы. Соседка сочувственно соглашалась, посасывая мелкие кусочки сахару.

– А вы, деточка, с нами чайку? – предложили они мне.

Я отказалась. Стала смотреть в окно. Мохнатые лапы елей, раздвигая чащу лиственного леса, просовывались к самому железнодорожному полотну.

Потом лес разорвали поля. Ели стояли в них одиночками, по холмам, как сторожа. Вятская буро-красная земля убегала от поезда…

Мы снова остановились на какой-то станции. Я высунула голову.

– A-а, вот вы где! Мы за вами! – крикнули снизу.

Взявшись под руку, оба инженера, еще более свежие, чистые, улыбающиеся, стояли перед вагоном.

– Пришли уговорить вас перейти к нам и помочь перенести вещи, – сказал Николай Сергеевич, покачиваясь на носках.

– Соглашайтесь, соглашайтесь, чего там! – кивал Петр Петрович. – Берите вещи дамы, батенька.

Я поколебалась, но чистота и прохлада вагона-салона манили меня.

– Хорошо! – наконец согласилась я. – Спасибо, перейду, если это вас не затруднит. Вещей у меня нет.

Я закрыла «Критику чистого разума», сунула ее в рюкзак, скатала одеяло туда же и спрыгнула с полки.

– Куда, моя деточка? – спросила толстощекая старуха.

– Перехожу в другой вагон, бабушка, там свободнее.

– Ну дай тебе Бог!

Соскочив с подножки вагона, я поправила рюкзак.

– Дайте я понесу, – наклонился Николай Сергеевич.

– Спасибо, я сама!

Подошли к блистающему вагону. Петр Петрович открыл купе.

– К вашим услугам! Тут и умывальник, и зеркало. Мы будем ждать вас в столовой.

Я закрыла дверь и посмотрела в дверное зеркало. На меня глянуло смуглое и грязное лицо с яркими глазами. Я засмеялась, откинула умывальник и стала с наслаждением плескать воду. Достала из рюкзака полотенце, чистую блузу, долго расчесывала и заплетала косу. И наконец, еще раз глянув в зеркало, вышла в коридор.

– Пожалуйста, пожалуйста! – звал Петр Петрович.

Легко ступая солдатскими сапогами по блестящему линолеуму, я пошла в их салон.

Кипел самовар. На столе масло, сыр, печенье, а в середине – бутылка вина. Хозяева усадили к столу. С веселым любопытством я оглядывала все.

– Как в довоенное время!

– Ничего живем, – весело отвечал Петр Петрович, – прошу вас, – он подвинул стакан чаю, – бутербродик, пожалуйста! Кушайте, не стесняйтесь!

– Я редко стесняюсь, – улыбнулась я. – Если стесняться – не увидишь людей и многого не заметишь, а ведь все – интересно.

– Правильно! – осклабился частоколом зубов Николай Сергеевич. – Надо изучать жизнь! – Изогнувшись дугой, с пришепетыванием втягивая воздух, он рассмеялся. Петр Петрович кашлянул и взглянул на него.

Я спокойно рассматривала обоих. От этого спокойствия им будто становилось неловко.

– М-да! – сказал Петр Петрович. – Значит, в университете вы учитесь?

– Нет, в Географическом институте.

– И жизнь изучаете? – улыбаясь, спросил Николай Сергеевич.

– А книжечку какую почитывали? Претолстенная… Интересный роман?

– Это не роман – это «Критика чистого разума» Канта.

– Что-о? – удивленно откликнулся Петр Петрович. – То есть как это – Кант? Какой?

– По-моему, он один – Иммануил Кант, немецкий философ. Чему вы удивляетесь?

– Не подходит как-то к вагонному чтению, – покачал лысиной Петр Петрович.

– Почему? Читать можно всюду. Мне надо успеть проработать за лето «Критику чистого разума».

– Ну и как? Уморились? – засмеялся Николай Сергеевич. – Неужели нужно к экзамену?

– Нет, для себя. Знание философии ведь каждому нужно. Правда?

– Признаться, не замечал… Молодая девушка едет в путешествие, и вдруг – Кант.

– Экстравагантно! – подхватил Николай Сергеевич. – И не засыпаете над философией?

– Да вы-то читали Канта?! – спросила я.

– Не пробовал, – смеясь, ответил Николай Сергеевич.

– Напрасно! Канта должен каждый прочесть – без Канта немыслима гносеология. Он основоположник учения о мышлении, об анализе мышления, – поправилась я. И, незаметно для себя, перейдя к еще не остывшим мыслям, стала излагать свою точку зрения на Канта.

В пылу рассуждения, не замечая, я допила чай и, доедая хлеб с маслом, потребовала, чтобы Николай Сергеевич изложил, как он думает жить без гносеологии. Петр Петрович заерзал на стуле.

– Ну-те, батенька, отвечайте-ка! А? Предложение, можно сказать, неожиданное.

Он хихикнул: