Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

– Неужели покинете меня, моя доченька? – забеспокоилась старуха. – А я было думала, к нам зайдете, позавтракаем. Вы к кому приехали-то?

– Да я проездом, – отвечала я.

– А остановитесь-то у кого?

– Сама не знаю… Дали мне адрес…

– Так пойдемте ко мне! Как же в незнакомом городе, ахти Господи! Пойдемте, с дочерью познакомлю, с внучатами. Места много, остановитесь. Корова – своя, шанежек с творогом испеку, малина – в саду… Сегодня воскресенье и зять дома. Он у нас с немецкого плену пришел, так мы знаем, каково странному-то человеку…

Старуха стала рассказывать про зятя, про внуков, про корову и про собаку с одинаковой добродушной насмешливостью. «Она как большая уютная печь: печет для всех и греет всех», – подумала я, рассматривая старуху. Толстые щеки ее раскраснелись, седая прядь выбилась из платка, на широком мягком носу блестели капельки пота.

– Шалопуты-шаромыжники: не пришли! – говорила она, отдуваясь и смеясь. – Не ожидают… Телеграмму-то сын отбил, да поди не дошла… А может, не знали, в какой поезд попаду. От сына я, от сына еду… месяц гостила. Ну, слава богу, вот и дома!

Началась улица. Дома присели за палисадники. Из открытых окон доносился теплый запах избы. Тренькали балалайки, пели какие-то голоса. Чужая, неизвестная жизнь шла за окнами. Мне хотелось бы узнать каждую из этих жизней.

– Пришли! – Старуха отворила калитку. – Радости-то, радости! – подмигнула она.

А на нее уже с визгом неслась рыжая собачонка, подпрыгивала, силясь лизнуть в лицо.

– Букашка, Букашка, здравствуй, ты моя матушка! – гладила и отбивалась от нее старуха.

Из окна выглянуло усатое лицо, веселый голос загремел:

– Мамаша! Настасья Андроновна! Поля, мамаша приехала!

Старуха, бросив узел посреди двора, встала, подбоченясь, и засмеялась:

– А вы думали, шаромыжники, зимовать у Микеши буду?

– Бабушка, бабушка! – зазвенели детские голоса.

На крыльцо, торопливо вытирая передником руки, выбежала полная женщина, ее обогнал круглоголовый мальчишка.

Женщина подбежала к Настасье Андроновне, с размаху расцеловала ее в обе щеки, повернулась ко мне, также стремительно расцеловала и – остановилась.

– А я думала – Анюта! – пробормотала, разглядывая меня.

Огромный мужчина на крыльце хохотал. Ему тоненькими голосами вторили две девочки, прыгая сразу на двух ножках и тряся косичками.

– Вот тебе и на! – сказал мужчина. – Обозналась, Поленька!

– Это ничего, это не к худу, – улыбаясь и отирая слезу, сказала бабушка, – все равно – гостья: проходите в дом, моя деточка!

Стриженый мальчишка уже стащил бабушкины узлы и вертелся, не зная, брать ли тот, что держала я.

– Бери, бери, Костенька, тут вам от дяди Микеши гостинцы!

Бабушка, тряся щеками и переваливаясь, пошла в дом, на крыльце расцеловалась с зятем.

– Не донести бы мне, Федя, спасибо вот, барышня помогла!

– Проходите, пожалуйста, в зале как раз самовар кипит, – говорила мне все еще смущенная Поля.

Я скинула в сенях рюкзак и вошла. Солнечный луч играл на блестящем полу. Ветерок из открытых окон шевелил струю самоварного пара и листья фикуса в кадке. Веселые зайчики прыгали на стене, в зеркале. Красные герани в нем казались еще краснее, а груда пирожков на столе еще пышнее.

Не успела я оглядеться, уж передо мной стояла, блестя золотыми краями, чашка с чаем и вазочка с малиновым вареньем. Напротив меня, умытая, розовая, повязав беленький платок, сидела Настасья Андроновна и пила чай с блюдечка. На коленях у нее сидела, болтая ножками, девочка.

– Бабуся Настуся, бабуся Настуся, – лепетала она.

– Вы чьих же будете? Не здешние? – спросил меня огромный зять, допивая свой стакан.

– Федя, ты не знаешь, как добрые-то люди велят: напои, накорми, спать уложи, а потом уж расспрашивай, – сказала Настасья Андроновна, колыхаясь животом и улыбаясь.

– Не здешняя я, проездом, студентка из Петрограда… – Подумала: «Как рассказать? Чтобы было понятно и вызывало доверие… ни этнография, ни бродяжничество – недопустимы». И, неожиданно для себя самой, сказала: – Я под Соликамск еду, к брату. Он там на практике. Он у нас младший, и мама все о нем беспокоится. Я ей и написала: я к нему поеду, присмотрю, чтобы все в порядке… Мама обрадовалась: «Поезжай, ты побойчей его».

И, мешая правду с фантазией, стала рассказывать, что была на практике в Архангельске и оттуда решила ехать к брату. В Перми у меня адрес есть к одной студентке, Наде Беспалых, она посоветует и поможет.

– Это каких же Беспалых-то Надя? – вмешалась перемывавшая чашки Поленька. – Не Митрофана ли Терентьевича дочка?

– Не знаю, она в университетском общежитии живет.

– Племянница это, – сказал зять. – Афиногенова дочка. Афиноген-то Терентьевич в Усолье живет теперь.

– Ну-ну, верно, она! Так почему же она не у дяди живет?

– Видно, не захотела. Дядя-то он стро-огой! – сказала Настасья Андроновна. – Какая ей неволя у дяди жить? Там вольнее, в общежительстве.

– Худого про девицу не слыхать. Самостоятельная девица, – сказал зять, закуривая. – Так вы к ней и приехали?

– У меня к ней письмо. Она знает, как лучше добраться к брату, потому что сама была там на практике.