Мемуары

Четвертого июля после обеда собралась ассамблея муниципалитета, назначенная 1 июля Парламентом, дабы обсудить, какие меры должно принять для безопасности города. Месьё и принц де Конде явились на нее якобы, чтобы поблагодарить муниципалитет за то, что в день битвы город отворил ворота их войскам, но в действительности, чтобы еще крепче привязать к себе муниципалитет. Так, во всяком случае, представили дело герцогу Орлеанскому. Какова была истинная цель этой затеи, я узнал гораздо после, из уст самого принца де Конде, который говорил со мной об этом в Брюсселе три или четыре года спустя. Не помню, подтвердил ли он мне широко распространившиеся в ту пору слухи, будто это герцог Буйонский сказал ему, что двор никогда не захочет искренне и взаправду примириться с Принцем, пока не почувствует, что он и в самом деле стал хозяином Парижа. Помню, я спрашивал его в Брюсселе, справедливы ли эти слухи, но не помню, что он ответил мне насчет герцога Буйонского.

Но вот что он рассказал мне о существе дела. Принц был уверен, что я стараюсь настроить против него Месьё — в этом, как вы видели, он заблуждался; однако он был уверен и в том, что я всеми силами стараюсь повредить ему также и в городе, а в этом он не ошибся, и я вам уже объяснил, почему я так поступал. Принцу стало известно, что я обхожусь совсем без охраны и даже, пользуясь необходимостью хранить инкогнито, к чему меня обязывает церемониал, всячески показываю, сколь я уверен в своей безопасности и сколь полагаюсь на расположение ко мне народа, несмотря на самое буйное его непокорство. Принц весьма умно рассудил, что со своей стороны воспользуется этим, дабы привести в исполнение один из самых блестящих и мудрых замыслов, какие знал наш век. Он решил утром в день ассамблеи муниципалитета взбунтовать народ, явиться прямо ко мне в дом к десяти часам, поскольку было известно, что в эту пору у меня почти не бывает посетителей (утренние часы я обыкновенно посвящал занятиям), учтиво усадить меня в свою карету, препроводить за ворота города и там у заставы по всей форме запретить мне возвращаться в Париж. Расчет его был безусловно верен, ибо умонастроение парижан было таково, что те самые люди, какие, будь у них время на раздумье, с оружием в руках встали бы на мою защиту, теперь одобрили бы Принца, ведь когда революционные бури столь велики, что поддерживают умы в непрестанном кипении, умелый игрок, первым ловко бросивший мяч, всегда встречает сочувствие. Я был беззащитен. Принц овладел бы монастырем без единого выстрела, и я, быть может, оказался бы за воротами города, прежде чем в нем поднялась тревога, способная этому помешать. Замысел Принца был безупречен: Месьё, сраженный происшествием, стал бы им восторгаться. Муниципалитет, которого Принц тотчас уведомил бы о содеянном, затрепетал бы. Великодушие, с каким Принц со мной обошелся, снискало бы всеобщую хвалу. А я весьма упал бы в общем мнении оттого, что позволил застигнуть себя врасплох, — каюсь, с моей стороны и впрямь было неосторожно и безрассудно не предусмотреть подобной опасности. Судьба, однако, обратила против Принца этот превосходный план, увенчав его таким успехом, каким могла бы увенчать самый злодейский заговор.

Поскольку возмущение началось вблизи площади Дофина, где бунтовщики требовали от всех прохожих, чтобы они украшали свои шляпы пучками соломы ⁵¹⁰, советник Парламента, приближенный Принца де Кюмон, которому, как и всем, кто проходил через эту площадь, пришлось подчиниться требованиям толпы, стремглав бросился в Люксембургский дворец, чтобы предуведомить Месьё и умолять его не допустить Принца, находившегося в галерее, выйти на улицу во время мятежа. «Он несомненно затеян либо мазаринистами, либо кардиналом де Рецем, — объявил герцогу Орлеанскому Кюмон, — для того, чтобы погубить принца де Конде». Месьё тотчас бросился к своему кузену, — тот как раз спускался по малой лестнице, собираясь сесть в карету и отправиться ко мне, чтобы привести в исполнение свой замысел. Месьё задержал его своей властью, несмотря на сопротивление Принца, оставил у себя обедать, а затем повез в Ратушу, где должна была состояться ассамблея, о которой я рассказывал. Поблагодарив муниципалитет и напомнив о необходимости обдумать средства борьбы против Мазарини, принцы покинули Ратушу. Тем временем появился королевский герольд с приказом перенести ассамблею на восьмое число; вид герольда взбудоражил народ, который собрался на Гревской площади и с криками требовал, чтобы муниципалитет действовал заодно с принцами. Несколько офицеров, которым принц де Конде утром повелел вмешаться в толпу, не получив ожидаемого приказа, не знали, куда направить ярость толпы, и она излилась на то, что оказалось под рукой.