Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен

Я должна была, таким образом, ублажать мою бабку, которая при каждом случае угрожала отдать меня в монастырь. Ее деспотическая власть ощущалась мною постоянно. Никогда я не видела такой потребности господствовать и подавлять. Она начала с того, что отлучила меня совершенно от подруг моего детства и сама порвала со всеми подругами своей дочери. Вероятно, она нашла в доставшейся ей корреспонденции ответы на вполне оправданные жалобы моей матери на ту жестокую зависимость, в которой она прожила последние годы своей жизни, и нелестные оценки беззаконных поступков моей бабки. Она потребовала, чтобы я положила конец всяким сношениям с дочерьми семейства Рошешуар, из которых старшая сестра тогда уже вышла замуж за герцога де Пьенна, впоследствии герцога д'Омона, а младшая – за графа де Шинона, впоследствии герцога де Ришелье; с сестрами де Шовлен, вышедшими замуж за господина д'Имекура и господина де ла Бурдоннэ; с мадемуазель де Куаньи, дочерью графа де Куаньи, которая позже заставила о себе говорить столь скандальным образом; с третьей сестрой де Рошешуар, воспитывавшейся у тетки, герцогини дю Шатле, которая вышла замуж за принца де Каранси, сына герцога де ла Вогийона. Изощряясь в жестокости, моя бабка сделала так, чтобы вина за разрыв отношений с моими юными подругами пала на меня. Будучи силой полностью изолирована, я узнала, что меня обвиняют в неблагодарности, легкомыслии и безразличии, причем мне не было позволено оправдаться.

Мой добрый учитель, знавший мою бабку еще лучше, чем я, был единственным, с кем я могла говорить о своих горестях. Но он с жаром мне объяснял, насколько в моих интересах было ублажать бабку, насколько все мое будущее существование зависело от нее; если бы я стала ей сопротивляться и она бы меня отдала в монастырь, у нее хватило бы еще ловкости возложить ответственность за это решение на меня; вдали от отца, которого война в любой момент могла отнять у меня, я осталась бы совершенно одна, если бы бабка и дядюшка лишили меня своей защиты. Таким образом, я должна была решиться переносить каждодневно все невзгоды того ужасного характера, под власть которого я попала. Я могу сказать, что за пять лет не было и дня, чтобы я не проливала горькие слезы.

Однако чем старше я становилась, тем меньше я от этого страдала, либо благодаря приобретенной привычке к дурному обращению, либо благодаря тому, что мой прежде срока созревший разум, сила характера, то хладнокровие, с которым я переносила вспышки ярости моей бабки, то невозмутимое молчание, которым я встречала ее клевету на всех подряд, а особенно на королеву, – все это производило на нее некоторое впечатление. Может быть, она также боялась, как бы я, вступив в свет, не рассказала обо всем, что мне пришлось вытерпеть. Как бы то ни было, когда я достигла шестнадцатилетнего возраста и она увидела, что я стала выше ее ростом, она стала несколько сдерживать свою ярость. Но она с лихвой рассчиталась за эту сдержанность, как будет видно из дальнейшего.

VII

В конце осени 1782 года дядюшка отправился в Монпелье председательствовать на заседании Генеральных Штатов Лангедока, как он это делал каждый год; эту прерогативу своего сана архиепископа Нарбоннского он осуществлял в течение двадцати восьми лет.

Мы остались в Отфонтене, где моя бабка очень скучала. Ее дурное настроение проявлялось с пугающей силой. Она обнаружила, что с потерей моей матери она потеряла и друзей, которые до тех пор ее окружали и ублажали ради покоя ее дочери, – они, возможно, уменьшили тогда ее страдания, создавая у моей бабки иллюзию, что она в той же мере, как и моя мать, была предметом их ухаживаний. Но когда бабка завладела бумагами моей матери и нашла письма этих так называемых друзей, она узнала об их истинных чувствах к ней. Это знание возбудило в ее сердце такую ненависть, на которую она одна была способна, и силу этой ненависти мне предстояло впоследствии ощутить на себе.

Теперь же, когда она чувствовала себя одиноко в замке Отфонтен, некогда столь оживленном и блестящем, когда она видела пустые конюшни и не слышно было ни лая собак, ни рожков егерей, когда ничто более не оживляло открывавшийся из окон замка вид на аллеи, отведенные для прогулок охотничьих лошадей, она поняла, что надо поменять образ жизни и добиться, чтобы архиепископ, заботившийся до тех пор исключительно о собственных удовольствиях и о поддержании своего положения в обществе, приобрел честолюбивые устремления и задумался о делах своей провинции и клира.

Право назначения президента ассамблеи духовенства принадлежало королю. Мой двоюродный дед задумал получить этот пост. Он, без сомнения, обещал сделать предоставление безвозмездного дара на каждом съезде духовенства легче, чем это происходило при несгибаемой добродетели тогдашнего президента кардинала де Ларошфуко, которого поддерживал советами и во всем направлял аббат де Прадт, его племянник.