Мемуары Остарбайтера

Я потихоньку, через кладбище между могилками добрался домой. Хата была не закрыта, и я вошел. Бабуля моя стояла на коленях перед иконой и молилась Богу, не обращая внимания на мое присутствие. Я потрогал ее за плечи, она встала, погасила лампадку, перекрестилась и поцеловала меня в лоб, перекрестила и произнесла: «Ну, Слава Богу, жив!».

Ко мне прибежал Микола Ярошенкив и еще Колисниченкови хлопци и сказали, что на Омелькивщине разбит обоз Красной Армии. Мы побежали туда, там был страшный ужас. Повозки опрокинуты и в них запряжены побитые лошади, и отдельно лежали уже вздутые. Стояла жара и смрад разносился по яру. Лежали и убитые солдаты.

В повозках, которым не было счету, лазили люди и выбирали, что кому нужно. Повозки были нагружены вооружением, одеждой и продуктами. Разбитый обоз, принадлежал какой-то нашей дивизии.

Мы тоже лазили и не знали, что искали. Нашли у убитого офицера наган. Его взял кто — то из старших ребят. Мы не знали что искали, а я запомнил слова бабы Евдохи, чтобы я ничего не брал и не тащил домой, так как она все равно выкинет.

Я ничего не взял, и мы вовремя ретировались, так как за нами вплотную следом понаехало на мотоциклах много немецких солдат, и они били всех кто попадался им под руку и заставляли все бросать в кучу, а взрослых собирать побитых лошадей и закапывать в ямы и солдат сносить в одно место. Немцы отбирали документы у убитых и всякие бумаги, какие находили.

Наступила осень, а с нею и холода и голод. Кушать у нас было нечего. Если кто-то и принесет бабе, т.к. она лечила людей травами и заговаривала зубы у кого болели, то его хватало не на долго.

Баба все молилась Богу, и Он послал нам помощь, как милостыню.

К нам приехал Иван Владимирович из хутора Лозового и привез много продуктов: — мешок картошки, почти мешок морковки, свеклы, тыквы. А так же почти мешок разной муки, пшена, гречки, капусты и 3 литра масла. Это Юрко все за твои труды. Ты хорошо поработал и Вам с бабой до Нового года хватит.

А это отдельно тебе наперед паек за три месяца вперед, так как с Нового года тебя с Патроната сняли, потому, что сами не знаем, что будет с нами дальше.

А это тебе от меня и от семьи. Занес еще мешок и вытащил каравай, две буханки хлеба, белого и черного, банку меду и шматок килограмм на 5 сала, пару колец колбаски и другое. Так что кушайте на здоровье.

Пожал мне руку и прижал к себе, как сына, поцеловал меня, погладил по голове и сказал: «Ну, прощай, Юрко!».

Я спросил его: «Дядя Иван, а як же теперь мне быть?».

Он сказав: «Я сам не знаю, как мне быть». И со слезами на глазах вышел с хаты, мы его проводили до ворот. Сел в бричку и сказал: «Ну, прощайте!». Хлопнул ремнями по жеребцу и вихрем покатил по селу в сторону хутора.

Я долго стоял оцепеневши и смотрел в след ему со слезами, так как впервые почувствовал мужскую отцовскую ласку и заботу обо мне, которой не имел я от своего батька. Вспоминая все это, я и сейчас, самопроизвольно плачу и уже ничего не могу писать. Голова идет кругом, так как воспоминания мои о не легкой юношеской жизни еще впереди.

Немецкая оккупация

Немцы быстро адаптировались в нашем селе. Появился немецкий комендант. Над бывшим Сельсоветом вывесили фашистский флаг. Организовали комендатуру, в которую стали набирать добровольцев, куда шли хлопци старшего поколения, и те кто был обижен Советской властью.

Старостою стал отец моих друзей Колисниченко.

Комендант и полицейские сразу взялись за семьи бывших коммунистов и за комсомольцев. Ловили, сажали, отправляли в Срибное, кого хотели, расстреливали принародно. Так был расстрелян первый учитель школы Яровенко.

Мы с бабой на то сборище не ходили и этой казни, без суда и следствия, не видели.

Я вообще боялся ходить гулять и чтобы не шататься, без определенного дела, стал ходить в бригаду, помогать конюхам ухаживать за лошадьми, и волами. Пока еще было тепло, ездил с дядьком Павлом в ночное, косил траву для дневного, а потом и для ночного корма лошадям и волам. Колхозы не были ликвидированы и продолжали существовать.

Самое страшное — холод одолевал нас с бабкой. Мы с саночками ходили в лес по дрова. Что срубим, что спилим мелкое, а иногда находили хворост и ветки после срубленного дерева. В бригаде мне давали соломы. Чтобы не болтаться, я в бригаде делал всю посильную мне работу.

Весной ездил в поле. Научился запрягать лошадей в воз, а на поле в плуг, и меня научили пахать землю и бороновать, а весной даже сеять вручную пшеницу, горох, чечевицу. Рожь сеяли в зиму.

Научился всем сельхозработам, которые мне потом так пригодились в будущем.

А немецкая армия шла непрерывным потоком по шляху Прилуки-Ромны на Восток, и не было ей конца.

В селе местные полицейские Борис Порывай, который меня спас от замерзания, Прядко Бугаенко, да другие под руководством их начальника Василя Шаповаленко, бесчинствовали в селе, а комендант Фриц Гейман их покрывал. Меня не трогали, так как считали, что я работаю в колхозе и сирота.