Мемуары Остарбайтера

Появились Советские самолеты, они бомбили и обстреливали немцев, била артиллерия и мы боялись, чтобы не попали в нашу фазенду, не было пожара, но Бог отвёл.

Ночью 25 января вошли войска Красной Армии. Нас с Яном, командир от хозяев отделил, и оперативник сделал допрос на русском, а я на русском плохо понимал и он злился и говорил: «Но тупой хохол, по польски балакое лучше, чем на русском».

После допроса нас взяли под стражу, а потом, сказали, чтобы прощались с хозяевами.

Мы подошли к ним, очень благодарили, особенно хозяйку, за наше спасение от полицаев и обнимались, как с родными, а Марыся вцепилась мне на шею и со слезами кричит: «Не пущу».

Потом меня командир спросил: «Ты что, с этой красивой девушкою спал?» Говорю: «Нет. Разве розу срывают для того чтобы бросить».

Команда была, по машинам. Мы сели сзади в крытый «Студобекер» и я долго боялся, что потеряю с глаз красно — манящий платок.

Машины выехали на шоссе и влились в военную колонну машин с артиллерией, а танки шли по полю.

Вся эта военная лавина двигалась на Запад, на Берлин.

Наша колонна двигалась с небольшой скоростью, с кратковременными остановками на обочине шоссе.

На вторые сутки въехали в какой-то небольшой бывший немецкий городок. С автомашины были видны разбитые дома без гражданского населения.

На перекрёстке стояла девушка — регулировщик в военной форме и показала нам дальнейшее движение влево.

Через 400—500м. автомашины остановились, и последовала команда «разгружайсь!».

На улице было морозно, и мы изрядно промёрзли. Военных построили и повели в столовую, а мы пошли за ними.

В столовой было тепло, что нам и надо было, да ещё нас и накормили. Хозяйка, когда провожала нас, дала нам сумки с продуктами, но мы в дороге раздали всё солдатам. Как-никак, а домашняя пища, по которой они соскучились.

После обеда солдат повели в казарму, а нас под конвоем в штаб. После небольшого допроса нас отвели в какой-то барак, где были только гражданские лица. Все разговаривали на русском языке, а мы с Яном на польском, чем и привлекли к себе внимание.

На второй день после завтрака нас повели в подвальное помещение, где находились следственные органы.

Дежурный офицер сразу спросил у Яна, где он хочет служить в Красной Армии или в Войске Польском? Ян ответил, что в Войске Польском. В этом городке оказались и части 1-й Польской Армии. Дежурный ему сказал, тогда прощайся со своим другом и подожди, за тобой придут.

Мы с Янеком тепло распрощались. Дежурный сказал часовому: «Задержанного Глушко отведите в 3-й кабинет». Часовой подвел меня к кабинету и постучал в дверь. Услышав: «войдите», открыл дверь и отрапортовал: «Задержанный Глушко на допрос доставлен!». «Введите!» последовал ответ.

Я вошёл. Меня остановили посредине кабинета. Свободен, сказал лейтенант часовому, тот ответил «Есть!», откозырял и ушёл.

Я огляделся. За столом сидел молодой лейтенант, упёр в меня свой взгляд и с интересом рассматривал меня. На столе стоял телефон и кипа папок. Я сказал: здравствуйте, но никто не ответил, в правом углу стоял стол и за ним сидел солдат-писарь.

Лейтенант кивком головы показал на табуретку и сказал — садись. Я сел. Начался допрос: фамилия, имя, отчество, год рождения и т. д. Я понимал немного русские слова, но отвечал на украинском: Глушко Юрко Василович, третьего травня, одна тысяча девятьсот двадцать шостого року, народывся. Офицер спрашивает: «Ты, что совсем не понимаешь по-русски или дурачком прикидываешься?».

Я це кажу: «Ни тов. лейтенант, трошки разумею, те що в школи учылы, но балакать не умею, т.к. у нас в сели по-русски не балакають». Писарь всё переводит. Я ещё говорю лейтенанту: «Тов. лейтенант! Вы меня тут довго не держити, а пытайте, що Вам треба, а то я на фронт хочу, я дуже на немцiв злый».

Лейтенант говорит: «Я тебе не товарищ, а вот посидишь дней 10 и по-русски научишься говорить».

Я отвечаю: «тов. лейтенант, так я ж хочу воевать. Мне есть за шо немцам мстить».

«Знаем мы таких продажных шкур, которые прикидываются, что их немцы били и обижали, а сами пособничали немцам.

Как это так, что ты живой остался? Куда едешь после освобождения? Где твой «резидент». Я говорю: «Я ж кажу Вам, шо я никуды ехать не собираюсь, отправляйте меня в Армию, а „президента“ я никакого не знаю, даже фамилии такой не чув». Еще услышишь, сказал лейтенант.

А писарю сказал, дай ему бумагу по форме и пусть заполнит, а сам взял со стола папку и вышел.

Писарь посадил меня с краю своего стола, дал мне два листа бумаги с вопросами, чернила и ручку и, переводил мне вопросы, а я отвечал на них на украинском языке.

Писарь имел три лычки на погонах. Я его спросил, что это за звание? Он ответил: «Сержант», и сказал, что ему с нами разговаривать нельзя.

Я спрашиваю: «Ты тоже может украинец?». Он ответил: «Может», и заставил меня расписаться на обоих листах.