Мемуары. Переписка. Эссе

При наших встречах и в письмах С. не раз тепло отзывался о крупном исследователе стиха, моем друге П. А. Рудневе[438], с которым долгое время был знаком заочно. Однажды Руднев прислал в подарок С. фотографию, на которой были сняты мы с ним, В. А. Сапогов и Ю. Н. Чумаков[439] <…>. С. в ответ подарил Рудневу свой снимок, сделав на нем такую надпись:

Спасибо за Руднева и Чумакова,
Поскольку не видывал чуда такого,
А что до Баевского и Сапогова,
Давно уже знаю того и другого.
Квадрига что надо, как я полагаю,
И Вам для альбома себя предлагаю.

Не могу удержаться от желания обратить внимание читателя на рифму «ЧУмАКОВА: ЧУда тАКОГО». По терминологии Ф. де Соссюра, словосочетание чуда такого — это манекен слова Чумакова. (Если бы на месте Чумакова оказался Чудаков, рифма была бы поглощающей: в сочетании чуда такого фамилия Чудакова содержится всеми составляющими ее звуками). Ровно через год, в конце 1985-го, Руднев посетил С. в Пярну. Вот как С. описал мне это событие (Пернов — старое название Пярну, а Дерпт — Тарту).

Был Руднев в городе Пернове.
А после отбыл в город Дерпт.
Его узнал я. И не внове
В нем оказалось много черт.
С ним провели мы день с немногим.
Казался он сначала строгим.
Оказывается — не так.
Мил, беззащитен и чудак.
У нас он, кажется, отмяк.

А в начале 1986 г. Руднев приехал ко мне в Смоленск. Это событие я отразил в стихотворном послании к С. <…>

Новое письмо привожу полностью.

«Дорогой В. С.! Получил Ваше письмо. Видимо, оно с моим разминулось. Встретимся на пастернаковских чтениях. А пока посылаю Вам вариации на Онегинскую строфу.

I

Затеял штучку я, Вадим.
Что получилось — поглядим.
“Онегину” не дав поблажки,
Строфу онегинскую, глядь,
Перевернул, чтобы узнать,
Какие у нее тормашки.
Рассматривал их день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь.
А выглядят они прекрасно.
Трудился, значит, не напрасно.
И называется “афортс”.
То есть “строфа”, но наизнанку.
Не правда ли, забавный спорт-с,
Хоть и не заменяет пьянку.
II
И вот мы что еще устроим,
Чтоб знатоки сказали: “Ба!”
Начнем афортс с абба.
А после снова рифму сдвоим.
Гаспаров сам разинет рот
И позабудет свой подсчет.
Такого не рождала лира
От наших дней до Кантемира.
Какой забавный вариант
Из этого образовался!
Хоть Пушкин был большой талант,
А, видите, не догадался.
Но в этом я ему помог
И лучше выдумать не мог.

На этом обнимаю Вас. Привет Э. М.

Ваш Д. Самойлов

Еще понял, что такое ЭВМ: Эх, вашу мать.

24.05.87»

Кантемир — один из родоначальников новой русской литературы, поэт первой половины XVIII века. Поскольку С. экспериментирует с онегинской строфой перевернутой, он «переворачивает» и движение исторического времени: говорит не «от Кантемира до наших дней», а «от наших дней до Кантемира».

Постараюсь объяснить без гелертерства (проще говоря, без занудства) суть эксперимента С. над онегинской строфой. Сказать же о нем необходимо. Замечу, что сама онегинская строфа появилась в результате экспериментов Пушкина над традиционной одической строфой XVIII века. Изобретенная Пушкиным строфа состоит из четырех элементов; обозначим их 1, 2, 3, 4. С. разместил их в обратном порядке: 4, 3, 2, 1. Далее, он представил их, по-видимому, закольцованными, так что после первого элемента следует четвертый, затем третий, второй, снова первый и так далее. Потому свою строфу II С. составил так: 3, 2, 1, 4. Далее могли бы последовать строфы вида 2, 1, 4, 3 и 1, 4, 3, 2. Но С., наверное, стало неинтересно разрабатывать все возможные варианты после того, как он постиг главное. Отдаленно похожий эксперимент с формой сонета (близкой к онегинской строфе) произвел в «Даре» Набоков.