Нельзя быть самонадеянным, нужно воспринимать других как попутчиков, проявляя к ним внимание и сочувствие, которые мы и сами хотим получить от окружающих. Никто из нас не рождается с гарантией того, что жизнь будет долгой и счастливой. Но вместе, действуя на благо друг друга, мы можем создать неплохое общество, в котором даже одиночка, привыкший гнаться за материальным благополучием, начнет все отчетливее понимать, что такое настоящая, полноценная жизнь.
Проще говоря, надо поверить, что мы хороши уже такими, какие есть.
Думаю, Брене Браун права: пусть это звучит банально, но надо научиться принимать себя таким, какой ты есть. Надо согласиться с тем, что уязвимость — это совершенно нормально. И что порой я могу быть чувствительным, как маленький мальчик, которому, чтобы снова встать на ноги, нужна помощь окружающих.
Деревья, которые колыхались на ветру, не всегда пребывают именно в таком состоянии; так же и я бываю разным. Я многогранен.
Я
есть
Я.
Раз в неделю в комнате с телевизором, расположенной рядом с кухней, мы по вечерам смотрим фильмы. Сегодня нам показывают «Клуб “Завтрак”», блокбастер нашей юности. Хорошо, что можно вот так иногда почувствовать, что такое нормальная жизнь. Почувствовать, что не одним только наркоманам нужно искать выход из бедственного положения.
Когда герой Эмилио Эстевеса появляется в двери с сигаретой во рту и уже намеревается пуститься в ставший знаменитым танец (в этой сцене подростки, которых в наказание заставили провести выходной в школе, решили устроить сумасшедшие пляски, чтобы не было скучно), мы вдруг слышим грохот из кухни.
Что это было?
Я встаю, иду на кухню и вижу, что Люси лежит без сознания на полу около раковины. Губы у нее посинели. Она не дышит.
«Нужна помощь!» — кричу я, а потом вспоминаю алгоритм «дыхательные пути — дыхание — кровообращение», то есть последовательность этапов, необходимых для спасения человека, о которых я узнал на курсе оказания первой помощи в армии. Вижу, что шея женщины согнута, голова опирается о кухонный шкаф. Аккуратно передвигаю Люси в центр комнаты, чтобы действовать было удобнее. Отклоняю ее голову назад, давая дыхательным путям возможность открыться. Щупаю пульс. Но не уверен, что чувствую его. В отчаянии похлопываю ее по лицу, зову по имени. И снова никакой реакции. Держу руку над ее ртом. Дышит ли она? Смотрю на ее грудную клетку. Двигается ли? Запрокидываю голову женщины еще дальше. Собираюсь зажать ей нос и начать искусственное дыхание рот в рот, как вдруг глаза Люси широко распахиваются, и она изо всех сил пытается сделать вдох. Сознание вернулось, но не совсем. К нам прибегает медсестра, которая всегда дежурит в доме; она переводит Люси в безопасную позу и накрывает одеялом.
Проходит несколько долгих тревожных минут, и за Люси приезжает скорая помощь.
Кажется, в их глазах страх. Две женщины среднего возраста, две сестры, которые пробыли здесь столько же, сколько и я, сегодня уезжают. Отправляются в «трезвый дом», что-то вроде места временного проживания, где они будут вместе со своей семьей на протяжении переходного периода. За ними станут присматривать и определят, готовы ли они вернуться к обычной жизни.
— Надеюсь, в этот раз все пройдет как надо, — говорит один из сотрудников нашего центра, махая двум сестрам на прощанье.
«В этот раз»?
Оказывается, б
Помню тот первый раз, когда Люси оставила для меня свободное место рядом с собой на одном из сеансов групповой терапии. Не знаю, было ли это проявлением эмпатии или я ей понравился. По ее виду невозможно было догадаться, что она проходила реабилитацию уже несколько раз. Что испробовала, как она сама однажды призналась, почти все.
— Эта реабилитация у меня будет последней, — сказала Люси.
Тот период, на протяжении которого я регулярно бегал до железных ворот и обратно, закончился! Дело в том, что удовлетворен еще один мой письменный запрос. Мне разрешили бегать по утрам по ту сторону забора. Выхожу за ворота с непередаваемым чувством свободы. И с улыбкой от уха до уха. Кажется, будто отчетливо слышу призывы на молитву, вижу величественные горы Гиндукуш и ощущаю запах пыли, которая взвивалась, когда я бегал по утрам вокруг военного лагеря в Кабуле. Для меня все еще удивительно, что в стране, охваченной войной, каждый день можно было найти такой промежуток времени, в течение которого красота природы пребывала в покое. Всего несколько коротких часов, прежде чем вновь начинал грохотать оркестр боевых действий, мир демонстрировал свою чистоту. Природа была просто природой, а мне выпадал шанс быть ее частью.