Мэри Джейн

– Хм-м. – Я вспомнила что-то из школьной программы о том, что арка – самая прочная форма. Вот почему все эти древнеримские мосты в форме арок стояли и по сей день, хотя им было две тысячи лет. Но я не могла вспомнить почему. Что-то про силу, про то, что все стороны воздействуют друг на друга и создают связующее натяжение. – Спросим кого-нибудь из взрослых, когда они проснутся.

– Давай. – Иззи приступила к распаковке очередного ломтика сыра, а я вернулась к уборке.

Наконец четыре больших мусорных мешка были наполнены под завязку и составлены вдоль стены в столовой. Скамейки вокруг стола были чистыми, но я пока не разрешала Иззи слезать со стола. Я уже дважды подмела пол на кухне.

– Теперь можно полежать на полу? – спросила Иззи.

– Нет. Мне еще нужно тут все отмыть. Спой мне что-нибудь, пока я мою пол.

– Что тебе спеть?

– Свою самую любимую из всех любимых песен.

Я загрузила небитую посуду в посудомоечную машину, затем поставила ведро для швабры в раковину и налила в него немного «Мистера Пропера». Иззи постучала пальцем себе по лбу. Она вполголоса напевала начальные такты разных песен, как будто листала каталог в поисках нужного названия. Я повернула кран и наполнила ведро водой.

– Мэри Джейн! Я придумала песню!

Я вытащила ведро из раковины и поставила его на пол.

– Дать тебе отбивку?

– Да! Стой. Что такое отбивка?

– Ты поймешь, когда я это сделаю.

– Ладно. Тогда давай. – Иззи посмотрела на меня со всей серьезностью, ожидая отбивку.

– И раз, и два, и три, и… – Я подала Иззи знак, и она запела одну из песен Джимми с альбома, который мы с ней успели заслушать до дыр. В тех местах, где голос Джимми превращался в сыпучий щебень, Иззи тоже пыталась придать своему голосу хрипотцы.

Я мыла пол и подпевала в припевах. Когда песня закончилась, Иззи сделала глубокий вдох, задрав плечи до ушей, и начала все сначала. Она спела песню еще раз, пока я выливала воду и снова наполняла ведро для второй помывки. В этом доме все ходили босиком – промывать полы дважды было жизненно необходимо.

Мы пели песню Джимми, и я вторила наигранному хрипу Иззи в припевах, когда в кухню вошел сам Джимми. Он был в обрезанных шортах, без рубашки и обуви. Я заставила себя отвести взгляд от татуировки дятла Вуди на его бедре, но уперлась в ожерелье из кожи и перьев, лежащее на его мохнатой груди. Я подняла голову выше и напоролась на электрический взгляд Джимми.

Джимми был наркоманом в татуировках, который не далее как вчера употреблял героин и, возможно, устроил погром на этой кухне. Однако все его замечательные качества, включая красоту и харизму, действовали на меня по-прежнему сильно. Теперь я прекрасно понимала, почему Шеба так сильно любила его.

– Ох, Господи Боже, Мэри Джейн. – Джимми отвернулся от меня и уставился на пол. На раковину. На Иззи, сидящую на столе. И, наконец, снова посмотрел на меня и на швабру в моей руке. Из электрического его взгляд стал скорее печальным. Даже его пергидрольные волосы выглядели тоскливо и свисали ему на глаза, словно растрепанные ветром.

– Как вы? – спросила я.

– Боже, Мэри Джейн. Иззи. А-а, черт! – Джимми стукнул себя ладонью по голове.

Иззи переводила свои огромные глаза с Джимми на меня и обратно на Джимми. Я положила швабру в ведро и прислонила ручку к столешнице. Я не знала, что делать. Что говорить. Все это: наркотики, ссоры с битьем посуды, а теперь и душераздирающее раскаяние – было для меня совершенно ново.

– О, Мэри Джейн. – Теперь Джимми плакал. Самые настоящие слезы катились по его щекам. Он сделал шаг мне навстречу, притянул меня к себе и зарыдал, уткнувшись лицом мне в макушку. Я никогда не видела, чтобы мужчина плакал. Даже в кино.

Плечи Джимми безудержно тряслись, из него вырывались всхлипывающие звуки. Он пытался что-то сказать, но раз за разом его душили слезы. Иззи спрыгнула со стола и подбежала к нам. Она обняла одной рукой меня, другой Джимми и спрятала голову между нашими ногами.

– Мне так жаль, – всхлипнул Джимми.

– Все хорошо, Джимми, все хорошо. Мы не злимся! – успокаивала его Иззи.

Я тоже пыталась что-то сказать, но у меня в горле словно застрял большущий ком хлебного мякиша.

– Вы не должны были этого видеть, – сквозь всхлипы пробились слова Джимми.

– ДЖИММИ! Мы не злимся! Мы любим тебя. Мы не сердимся. – Иззи говорила за нас обеих. Я все еще не могла выдавить ни слова.

Джимми еще больше зашелся в рыданиях, и по моему лицу тоже покатились слезы. Я старалась не издавать ни звука, но к горлу против моей воли начала подступать легкая икота.

– Все хорошо. Все хорошо. – Иззи успокаивающе гладила наши ноги своими ладошками.

– Все нормально, правда, – выговорила я наконец.

Джимми оторвал свою голову от моей и обхватил мое лицо своими ладонями.

– Ну вот, теперь и ты из-за меня плачешь.

– Я в порядке, – всхлипнула я. – Сама не знаю, почему я плачу. – Я слабо усмехнулась.

Джимми посмотрел на меня и покачал головой. Плакать он перестал. Продолжая потирать наши ноги, Иззи всматривалась в наши лица. Я шмыгала носом, нервно посмеивалась и все еще плакала.

– Мне так стыдно, ужасно стыдно. Я сорвался и потерял контроль.