Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай

С первого взгляда Луис понял, что его возлюбленная глубоко взволнована и удручена. Ее рука, к которой он жадно припал губами, дрожала, лицо то вспыхивало, то бледнело, она явно держалась из последних сил. Однако она отказалась от предложенной ей воды, попросила Луиса сесть в кресло, а сама опустилась на низенький табурет, на котором обычно сидела в присутствии королевы.

– Дон Луис, это я пригласила вас сюда, – заговорила

Мерседес, справившись с волнением. – Я хочу выяснить до конца наши чувства, чтобы не осталось никаких сомнений.

Вас подозревали в том, что вы женились на донье Озэме, вы навлекли на себя немилость королевы и стояли на краю пропасти..

– Но, дорогая Мерседес, вы-то не думали, что я способен на подобную ложь и вероломство?

– Разумеется, нет, я уже сказала, – для этого я вас знаю достаточно хорошо. Я была убеждена, что, если бы дон

Луис де Бобадилья решился на подобный шаг, у него хватило бы совести и мужества во всем признаться. Но уверяю вас, я ни одной минуты не думала, что вы женились на принцессе.

– Почему же вы были так холодны, почему избегали моих влюбленных взглядов и не поднимали глаз, а если и смотрели на меня, то чуть ли не с отвращением? Такой чужой я вас никогда не видел!

Мерседес изменилась в лице; с минуту она молчала, не зная, хватит ли у нее сил довести до конца задуманный разговор.

– Послушайте меня, Луис, я вас недолго задержу, –

начала она. – Когда по моему настоянию вы отправились в это славное путешествие, вы любили меня, и ничто на свете не отнимет у меня этого сладостного воспоминания. Да, тогда вы любили меня, и только меня! Мы расстались, обменявшись обетами, и все это время не проходило дня, когда бы я не молилась за адмирала и его спутников.

– Мерседес, любимая! – прервал ее Луис. – Неудивительно, что усилия наши увенчались успехом: ваши молитвы были услышаны!

– Не перебивайте, прошу вас! – взмолилась Мерседес. –

До того самого знаменательного дня, когда мы узнали о вашем возвращении, ни одна жена не тревожилась так о своем муже, как я том, на кого возложила все свои надежды. Сомнения и страхи преследовали меня, однако наше будущее казалось мне безоблачным и лучезарным.

Гонец, прибывший ко двору, первый открыл мне глаза на горькую действительность и преподал печальный урок разочарования в людях. Увы, все мы получаем его слишком поздно! Тогда я впервые услышала об Озэме – о вашем восхищении ее красотой, о вашей готовности пожертвовать ради нее своей жизнью. .

– Святой Луис! Неужели этот бродяга Санчо наплел вам все это? Неужели он осмелился усомниться в моей верности и любви к вам, Мерседес?

– Он рассказал только правду, Луис, и не надо его винить. Его рассказ был предвестником несчастья, которое не замедлило на меня обрушиться, и я благодарю бога, что знала о нем заранее и была к нему подготовлена. А когда я увидела Озэму, я уже не удивлялась случившемуся и не стала ни в чем вас винить. Перед ее красотой, думала я, вы бы могли еще устоять, но ее безграничная привязанность к вам, ее наивность, ее чарующая простота, естественность и живость – все это могло бы пленить любого мужчину!

– Мерседес, вы ли это говорите?

– Да, Луис, и я вас не осуждаю. Хорошо, что это случилось сейчас, а не позже: если бы я уже была вашей женой, я бы не вынесла такого страшного удара. Но сейчас я еще свободна, передо мной еще открыты ворота монастыря, где я еще могу стать невестой Христовой. . Нет, не перебивайте меня, Луис! – проговорила Мерседес с нежной улыбкой, но видно было, каких усилий это ей стоило. –

Мне и так нелегко говорить. Вы не смогли скрыть свое восхищение; странная новизна всего, что окружало Озэму, ее безыскусная наивность и очарование принесли ей победу, а мне – поражение. Я смиряюсь, ибо так угодно богу, и верю, что это пойдет мне на благо. Если бы я вышла за вас, нежные чувства, которые я все еще к вам питаю, – не хочу этого скрывать, – могли бы возрасти настолько, что я забыла бы о моих обязанностях перед богом, так что все к лучшему! Раз уж мне не суждено земное счастье, я могу надеяться на счастье на том свете. Да и не только на том свете: я еще могу молиться за вас и за Озэму так же, как за себя, ибо из всех земных существ вы мне всего дороже!

– Нет, Мерседес, все это так невероятно, так жестоко,

бессмысленно и несправедливо, что я не верю собственным ушам!

– Я уже сказала, что ни в чем вас не виню. Красота и искренность Озэмы вполне оправдывают вас. Мужчины чаще прислушиваются к голосу страсти, нежели души, а гаитянка, – здесь Мерседес густо покраснела, – могла по своей наивности воспользоваться тем, на что бы никогда не решилась девушка христианского воспитания. А теперь –