Мёртвая душа

Пишу сообщить, что Ваш покорный раб денно и нощно черпает знания, что дарует академия. Я молюсь Вокану за Вас и Ваше благосостояние, и благодарю его за Вашу щедрость ко мне и доброту. Я не мог и мечтать о месте, подобном этому. Быть подле Вашего высочества — величайшая из наград, и всё же мои достижения здесь не могут пропасть даром. Теперь я связан обязательствами с академией и людьми, что идут со мной плечом к плечу здесь, в Донге. А потому я продолжу обучение, и стану другим, лучшим человеком, тем, кто помнит свои корни и верен своим взглядам.

Я безмерно рад, что наступает Ваша эра, и я горд, что был рядом с Вами все эти годы. Для меня тоже наступило новое время. В Донге мои интересы и мои приоритеты. И я буду верен Вам — будучи курсантом, будучи солдатом и будучи донгонцем, тем, кем мне и следовало быть всю свою жизнь.

Прошу позволить мне завершить то, что я здесь начал,

Искренне верный Вам,

Робао (Свободный)*

(Прим. автора: здесь имеется в виду, что Робао — раб, получивший вольную, а значит, не находящийся в услужении и имеющий статус полноправного гражданина. «Свободный» — как приписка вместо имени рода, обозначающее статус человека-бывшего раба.)

Лей кусал губы, чувствуя себя одновременно и отвратительно, и просто прекрасно.

Да, он поступил подло, перехватив письмо Робао.

Нет, он не первый раз проделывал что-то подобное, но сейчас было стыдно. Это же Робао. Его друг, сосед, его… В общем, странное чувство, будто ты стал последним подонком, сделав, в сущности, маленькое дело, не такое уж и греховное. Он же сотни раз чужие письма читал, а тут…

Но Робао был так растерян! Этот пустой взгляд, бледность, которая, казалось, покинула его лицо через месяц пребывания в академии, но сейчас захватившая тонкую кожу с двойной силой. Эта дрожь худых рук и пламя, облизывающее израненные пальцы. Эта слегка безумная улыбка и пушистые распахнутые ресницы…

Лей просто не мог не поинтересоваться. Написанное в сожжённом письме он никогда не узнает, но ведь нет ничего предосудительного в том, чтобы прийти на почту и приказать передать чужое письмо. И читать сейчас, всматриваясь в каждый изгиб бейских букв и боясь неправильно истолковать значение.

Ведь нет же?

— Забирайте, — Лей вернул письмо несчастной девушке. Она не хотела идти у него на поводу, но кто у неё спрашивал? И сейчас она приняла бумажку двумя руками и слегка поклонилась, не поднимая глаз. — Верните всё, как было, чтобы все марки были по миллиметру так же приклеены, ясно?

Девушка закивала, и Лею снова стало стыдно. Дурное влияние жалостливого Робао, не иначе.

Он не виноват в том, что был так взвинчен. Содержимое письма интересовало его настолько, что он был готов выдрать бумажку из-под пера Робао, но он держался — держался как мог.

И нет бы Робао каких черновиков оставил! Нет — он всё на чистовую написал, каллиграфическим почерком, идеально ровными строками и без единой ошибки! А потому Лею пришлось ждать, когда же Робао соберётся на демонову почту, мило сообщив: «Встретимся на примерке».

Когда Робао дошёл до почты, Лей уже был там. Он стоял за дверью кабинета ответственного почтальона и наблюдал, как напуганная им девушка забирает у Робао письмо, плату за отправку, упаковывает в конверт, записывает всё в свои тетрадки, чтобы через несколько минут передать этот конверт Лею.

В общем, Лей был оправданно и в меру взвинчен. А в почту могут кого и с более крепкой душевной организацией нанять. Трясётся она!

Выйдя на улицу, Лей потянулся, подставив лицо лучикам уже не жгучего солнца. Он любил эту пору — в меру сыро, в меру тепло, в меру холодно. Прекрасное время. И день просто замечательный.

«В Донге мои интересы и мои приоритеты».

Лей улыбнулся — в голове эта фраза прозвучала голосом соседа, так, словно Робао обращался лично к нему и про него говорил.

В груди защекотало. Эта щекотка медленно побежала вниз, и только тогда Лей опомнился. Он уставился в небо с абсолютным непониманием на лице. Медленно выдохнул, прокручивая странное ощущение. То есть, ощущение может и не странное, но в контексте…

Да нет, глупость же.